Викинг. Страсти по Владимиру Святому - Наталья Архипова

Для князя особое удовольствие – унижать ее, ломать, наблюдая, как мучается. Главное, чтобы Владимир не понял ее слабое место. Хотя не так уж трудно сообразить, что у всякой женщины – это ее дети.

Нет, Добрыня прав, нельзя позволить Владимиру нанести самый болезненный, самый страшный удар – отобрать детей. Она должна быть умней, хитрей, должна все вытерпеть, пока мальчики повзрослеют, но и потом повести себя так, чтобы князь не разлучил, а всех вместе отправил в Полоцк.

Рогнеда вернулась в дом и долго сидела, глядя на спящих сыновей. Да, чтобы эти мальчики вернулись на родину предков, чтобы стали там сильными правителями, она готова вытерпеть все.

Но и согнуться под князя нельзя, если она станет покорной овечкой, Владимир заподозрит неладное.

Рогнеда вздохнула, ей предстояло пройти нелегкий путь по жердочке над пропастью, не упасть самой и не увлечь за собой детей.

Она стала осторожней, но вскоре получила новый удар. Произошло то, чего так боялась.

Все же донесли Владимиру о Ярославе, приехал, потребовал показать. К тому времени знахарь уже мальчика посмотрел, сказал, что это поправимо, но надо постараться. Рогнеда и старалась – каждый день подолгу держала сына под мышкой, чтобы ножки привыкали к нужному положению, туго перетягивала, несмотря на боль и его слезы, поглаживала, успокаивала, как могла. Ярослав стал уверенней себя чувствовать, хотя до полного выздоровления еще далеко. Он уже ходил, но больше полагался на руки, а не на ноги. На больную ногу почти не опирался.

А всего-то был вывих при рождении, попади малыш на глаза опытному лекарю, заметили бы сразу, ножку вправили и все пошло бы как надо. Но рядом с Рогнедой не было такого лекаря, а князь сыном не интересовался. Когда приехали в Киев, было уже поздно просто вправлять, ребенок боялся опираться на больную ногу, чтобы не вывихнуть снова. Боль преследовала его, как ни старалась Рогнеда облегчить ее.

Присланный Добрыней лекарь все вправил, посоветовал перетягивать и, превозмогая боль, учиться наступать.

Владимир, увидев калечного сына, взъярился, накричал на Рогнеду, что не сумела здорового родить! Та губы кусала, но молчала. Повторилось то, что было не раз, Владимир и сам не знал, чего ждал от Рогнеды – то ли изъявления покорности, то ли, напротив, встречного гнева. И то, и другое плохо, но Рогнеда не выдержала, взвилась, ответила, что и отцу надо бы сыном интересоваться, не только матери.

В ответ князь приказал Блуду забрать ребенка!

Рогнеда бросилась защищать, но Владимир остался непреклонен: теперь воспитывать княжича будет Блуд. Горю матери не было предела. Блуд же, поднимая малыша на руки, шепнул Рогнеде:

– Не бойся, княгиня, не обижу Ярослава. И тебе весточки буду слать часто.

Последней помощью, которую в Киеве Добрыня оказал Рогнеде, был совет князю объявить полочанку княгиней, чтобы признать законными ее сыновей.

– К чему ты Рогнеду рабыней держишь? Чтобы иметь возможность избить или убить? Но ведь все равно не можешь. Если кто и достоин твоей княгиней быть, так это она.

– Она отказала, – с ехидцей напомнил Владимир.

– То было давно. К тому же Рогнеда была сосватана. Сейчас признай женой.

– Чтоб она тут в Киеве порядок наводила?

– Твоя бабка много лет прожила в Вышгороде, в Киев переехала лишь тогда, когда князь Игорь погиб. Рогнеде не нужен Киев, да ей и честь зваться твоей женой тоже не нужна.

– Тогда к чему объявлять? – изумился князь.

Что-то дядя мутит, небось полочанка его и подговорила. Добрыня всякий раз как в Вышгороде побывает, учит и учит его.

– Сыновей ради!

Владимир и сам желал бы посадить Рогнеду княгиней.

Наталью после рождения Святополка отпустил, в монастырь ушла грехи отмаливать.

Хорошенько подумав, он решил, что так и сделает – объявит Рогнеду своей женой и княгиней.

Только не подумал о том, как это сделать. А потому, не желая и в малом уступить женщине, родившей ему уже трех сыновей и дочь и носившей еще одного ребенка, единственной женщине, которую любил по-настоящему, князь все испортил и тут.

Князь Владимир приехал в Вышгород с большим ларцом подарков, чем несказанно удивил Рогнеду.

И подарки были княжескими.

Ему бы пир закатить, каких было в Киеве множество, пусть не в Киеве, так хоть в Вышгороде, на пиру объявить красавицу-полочанку своей женой и княгиней, но Владимир просто надел ей на шею золотую княжескую гривну:

– Теперь ты княгиня.

Рогнеда с изумлением смотрела на Владимира:

– Вот так все просто?

– А чего тебе еще? Все же не девочка, вон детей сколько, чтобы я к тебе сватов засылал.

В ответном взгляде было столько всего намешано – презрения, гнева и даже жалости!

– Да, князь, сватов засылать и впрямь поздно.

Рогнеда отвернулась, чтобы не выдать себя, справиться со слезами.

Она справилась, а он…

Вот только слез не хватало! Владимир никогда не видел Рогнеду плачущей, даже когда было совсем плохо, она закусывала губу до крови и терпела.

Выскочил за дверь, словно ошпаренный, но, взлетая в седло, успел сказать слугам:

– Рогнеда Рогволодовна теперь ваша княгиня!

Вроде подарок, да еще какой! Но снова все наперекосяк, как и остальное в их жизни.

Почему-то отношения этих двоих, богом созданных друг для друга, не складывались. И причиной тому не первое насилие, а возникшее после него ожидание противодействия. Рогнеда ждала от Владимира новых унижений, а он сопротивления, и каждый стремился занять оборону, вместо того чтобы открыть сердце.

Оказывается, можно любить друг друга, рожать детей и быть при этом несчастливыми.

Когда-то Добрыня спрашивал племянника:

– Чего тебе не хватает? Чего может не хватать тому, у кого есть все?

Не хватало всего лишь понимания.

Добрыня Никитич и сам понимал, что его время прошло. Слишком долго ждал своего часа, а когда тот настал, оказалось, что и не час вовсе, а всего лишь минутка. Да и минутка мгновением показалась.

Он столько лет сначала опекал маленького мальчика, воспитывал беспокойного мальчишку, учил неразумного отрока, наставлял бездумного княжича. Княжич стал князем, Владимиру двадцать пять уже, ему давно не нужны никакие наставления, и Добрыня остался рядом с племянником не у дел. Не потому, что плох или неразумен, а потому, что Владимир словно на коне, на голову выше, ему и видно лучше, и движется быстрей.

Но главное – Владимир дорогу избрал другую. Добрыня для него желал быть прежде древлянским князем и за свой род отомстить. Но мстить оказалось некому, месть Ярополку никакого удовлетворения не принесла, да и не виновен тот был в трагедии Искоростеня. И древлянский род Владимир тоже поднимать не стал. Никакой не стал, он стал русским князем, а не князем отдельного племени. Этот голубоглазый мальчишка сделал то, что не сумели (или не хотели) сделать его дед и бабка.