Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

class="p1">Мы вошли в незаметный с позиций противника блиндаж и отозвали из окопов часть войск.

Усталые, злобные лица окружили нас кольцом. Мы начали беседовать. Стоявший в стороне маленький солдатик, заслуживший внимание всего полка, не пытался ответить. Тогда его товарищи подтолкнули его вперед. Голоса:

— Ну, что с вами? Вот вам шанс выступить в присутствии самого министра.

Наконец маленький солдат заговорил:

— Я вот что хочу сказать: вы говорите, что надо воевать, чтобы крестьянам была земля, а мне-то какая польза от земли, например, если меня убьют?

Я сразу понял, что все рассуждения и логика в данном случае бесполезны. То, что противостояло мне здесь, было темным внутри человека. Это был случай, когда личный интерес в его самой неприкрытой форме был предпочтительнее, чем жертва ради общего блага. Желательность и мудрость такой жертвы не поддается доказательству словом или разумом. Это можно только почувствовать. Ситуация была довольно сложной. Оставить маленького солдатика без ответа было немыслимо. Там, где логика разума казалась бессильной, приходилось прибегать к логике эмоций.

Я молча сделал несколько шагов вперед в направлении маленького солдатика. Обращаясь к Радко-Дмитриеву, я сказал:

— Генерал, приказываю вам немедленно демобилизовать этого солдата. Отправьте его немедленно в его деревню. Пусть его односельчане знают, что русской Революции не нужны трусы.

Мой неожиданный ответ произвел трогательное впечатление на всех присутствующих. Сам солдатик стоял, дрожа, немой и бледный. А потом он упал в глубокий обморок. Вскоре я получил от его офицеров просьбу отменить приказ о его демобилизации. С ним произошла глубокая перемена. Теперь он был примером служения другим.

Из 12-й армии я направился в район 5-й армии[8], которой командовал генерал Юрий Данилов, который первые полтора года войны был генерал-квартирмейстером штаба великого князя Николая Николаевича, в то время Верховного главнокомандующего.

Генерал Данилов

Этот генерал обладал не только стратегическим талантом, но и значительной политической проницательностью. Он был одним из первых и немногих среди высших командиров, усвоивших новую солдатскую психологию на фронте, и сумел конструктивно сотрудничать со здоровым и патриотичным большинством его армейского комитета.

В то время генерал Данилов считал фронтовые комитеты очень ценными, так как в 5-й армии в начале лета возникла довольно сильная большевистская пропагандистская организация. Особенно деятельно в деструктивной работе этой организации, путем поощрения братания и сеяния вражды к офицерам, принимал участие некий доселе никому не известный полковой врач Склянский.

На большом собрании в Двинске представителей всех комитетов 5-й армии и в присутствии командующего и его штаба мне было предложено слово. Все, от командира до рядовых, ожидали, что «товарищ» Склянский, активно занимавшийся разглагольствованиями перед комитетом и солдатами, воспользуется случаем и вступит в словесную дуэль с военным министром.

Встреча продолжалась. Первым выступил командующий, затем руководители армейского комитета, за ними делегаты из окопов. Но Склянский промолчал. Он не только не проявлял желания разоблачать «империалистические» и «реакционные» усилия Временного правительства, но упорно стремился держаться как можно дальше от центра. Инцидент очень походил на повторение моего опыта с маленьким солдатом в 12-й армии.

И действительно, непонятное и необъяснимое молчание доктора окончательно разозлило солдат, особенно окопных, наиболее подверженных искушениям большевистской демагогии. Я наблюдал какое-то движение вокруг Склянского.

Вскоре мы заметили, что между ним и его соседями шел тихий, но довольно энергичный обмен репликами. Очевидно, доктора призвали сделать что-то, от чего он отказался.

Наконец стало ясен смысл этой сцена. Солдаты пытались заставить Склянского говорить. Постепенно его вытолкали к командирам.

Э.М. Склянский

— О нет, — услышали мы, — уж будьте так любезны, выступить здесь. Если все, что вы нам рассказали — правда, то нечего бояться. Сейчас мы послушаем, что вы хотите сказать.

«Товарищ» Склянский стоял, сконфуженно растерянный, среди взрывов смеха. Наконец, колеблющегося вождя мировой революции из 5-й армии вытолкнули на трибуну.

Он был вынужден говорить. То, что он сказал, было обычным большевистским вздором, но в его словах не было ни эмоций, ни огня, ни убежденности.

Конец эпизода был очень печальным для «товарища» Склянского и его лейтенантов. Его дуэль с военным министром стала известна всей армии, причем в довольно смешном для большевиков свете. Впоследствии отважный революционер Склянский стал помощником военного комиссара Льва Троцкого.

После поездки по фронту и двух вдохновенных дней в Москве я 1 июня вернулся в Петроград. Нужно было закончить какое-то важное государственное дело и вернуться к середине июня на Галицийский фронт для наступления.

Глава IX

Наступление неизбежно

Мы уже не находим теперь того единодушия во мнениях относительно нашего наступления в июле 1917 г., которое господствовало тогда как в России, так и среди союзников. По-видимому, по недоразумению, некоторые даже считают это наступление последним ударом, уничтожившим русскую армию. Другие считают, что операция определялась не русскими национальными интересами, а была «продиктована» нам нашими союзниками. Третья группа склонна видеть в этом особое проявление «легкомыслия» и безответственности со стороны правительства, позволившего себе увлечься любовью к риторике.

Последнее мнение даже не заслуживает ответа. Дело в том, что возобновление активных действий русской армии после двухмесячного паралича было полностью продиктовано внутренним развитием событий в России. Правда, представители союзников настаивали на выполнении Россией хотя бы частично стратегического плана, принятого на Межсоюзнической конференции в Петрограде в феврале 1917 г. Но настояния союзников были бы напрасны, если бы необходимость наступления не была продиктована нашими собственными политическими соображениями. Настойчивость союзников (Франции и Англии) не сыграла роли хотя бы потому, что они уже не считали себя связанными какими-либо обязательствами перед Россией после революции. Как я уже сказал, германский генеральный штаб, остановил, согласно плану, все активные действия на Русском фронте, в результате чего наступило состояние фактического перемирия. План германского верховного командования заключался в том, чтобы за этим перемирием последовал сепаратный мир и выход России из войны. Попытки Берлина прийти к прямому соглашению с Россией начались еще в весной. Конечно, эти усилия не произвели никакого впечатления на Временное правительство и на всю русскую демократию, которые были настроены на скорейший мир, но общий, а не сепаратный. Однако фон Бетман-Гольвег, или, вернее, Людендорф, не теряли надежды на достижение целей Германии. Они устремили свое внимание на Советы.

Приблизительно в начале июня в Петрограде среди других иностранных социалистов, часто бывавших в России, появился один из лидеров швейцарской социал-демократической партии. Его звали Гримм. Несмотря на его определенную антисоюзническую позицию, Временное правительство разрешило ему въехать в Россию под гарантии, данные некоторыми