Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

организации (за единственным исключением — большевиков), которые не понимали бы, что восстановление боеспособности русской армии и переход ее в наступление есть непосредственная основная, императивная национальная задача Свободной России. Ради своего будущего Россия должна была совершить этот акт героического самопожертвования. И этот поступок был совершен благодаря народному энтузиазму, жертвенной воле и поистине революционному энтузиазму, охватившему страну.

Советы, большевики и наступление

Через месяц после ухода Гучкова из военного министерства и Алексеева из Ставки на фронте и в стране произошли глубокие перемены. «Военное министерство, — писала 3 мая полубольшевистская «Новая жизнь», — работает с необычайной энергией, в сотрудничестве со всеми буржуазными и большинством демократических сил, над восстановлением дисциплины и боеспособности войск. армии, и уже нет никаких сомнений в ее цели: объединение фронта союзников и наступление на неприятеля».

Не было в Берлине сомнения и в успешной работе Временного правительства. Переброска немецких дивизий на наш фронт сильно стимулировалась. Расширялась и усиливалась пропагандистская деятельность августейшего главнокомандующего на германском Восточном фронте принца Рупрехта. Большевистская печать, а также специальные листки, печатавшиеся в тылу врага для распространения в русских окопах, развернули против меня и генерала Брусилова кампанию чудовищной клеветы и искажения фактов.

2 июня в Петрограде открылся Всероссийский съезд Советов. Я приведу только один эпизод, чтобы показать настроения делегатов, особенно солдат с фронта. Какой-то большевик, разжигая демагогические и анархические инстинкты, стал цитировать два только что обнародованных «реакционных» распоряжения Временного правительства. В ярости негодования он процитировал особенно выразительные отрывки из циркуляра премьера Львова, призывающего все ответственные элементы по всей стране бороться с большевистской кампанией анархии. К удивлению и гневу всех находившихся в зале большевиков, съезд встречал каждое слово циркуляра бурными аплодисментами. Тогда большевистский оратор взялся за мой только что изданный «Приказ № 17». о мерах по пресечению дезертирства. В этот момент Конгресс уже не мог сдерживаться. Собрание поднялось, как один человек, под бурные овации.

Перед лицом определенного патриотического настроя первого съезда Советов мне было довольно легко провести резолюцию об одобрении операций, которые должны были начаться на фронте через две недели. Возобновление наступления было одобрено съездом, и только большевики проголосовали против. Этот приказ дополнял очень суровый закон Временного правительства о дезертирстве, принятый за несколько дней до этого. Приняв громадные размеры в последние месяцы царской власти и приняв характер эпидемии в первые два месяца революции, дезертирство в армии прекратилось к началу военных действий летом. По официальным данным, число дезертиров на различных участках фронта сократилось к этому времени до 200–500 000 человек.

Между прочим, именно на этом съезде я встретился с Лениным в первый и единственный раз. Его сопровождал весь его штаб. Присутствовали Каменев, Зиновьев, Луначарский, а также Троцкий, который, еще колеблясь насчет присоединения к большевикам, уже совершенно открыто заигрывал с ними. Чувствуя яростное противодействие съезда, Ленин, однако, не удержался от того, чтобы предложить очень простой способ решения сложных социальных проблем. Он предложил «арестовать сто крупнейших капиталистов». Все остальное тогда решится само собой! Это гениальное предложение, вызвавшее энтузиазм уличной толпы, ежедневно собиравшейся перед балконом Кшешинского дворца, занятого Лениным и его штабом, вызвало на съезде только смех и насмешки. Но здесь собрались немногие, лучшие, отборные элементы народа и армии, а там, за дверями съезда, остались темные, разъяренные тысячи деклассированных элементов, совершающих в условиях войны и революции роль «сознательного пролетариата» в цехах и на фабриках. Взяв слово для ответа Ленину, я был поражен не столько эффектом, который он производил на делегатов, сколько сознанием разрушительного влияния, которое он оказывал на аудиторию другого характера.

Я не знаю, что чувствовал Ленин, слушая меня. Я даже не знаю, слушал ли он меня или его ухо было настроено главным образом на настроения публики. Но он не остался до конца моего выступления. Подхватив свой портфель, он, склонив голову, бочком прокрался из зала, почти незамеченный. Однако у Ленина и его приближенных были более важные дела, чем съезд Советов. Через головы вождей демократии, «продавшихся буржуазии», они решили обратиться непосредственно к петроградскому пролетариату, рассчитывая оказать давление на съезд, подготовив новую вооруженную демонстрацию. Дата демонстрации, если я правильно помню, была 11 июня. По замыслу Ленина, эта демонстрация в случае успеха должен был превратиться в вооруженное восстание. Лозунги движения: «Хлеба, мира, свободы»; «Долой капиталистов»; «Пересмотр прав солдат» и «Долой десять министров-капиталистов». Десятым среди этих «врагов пролетариата» и трудящихся масс был Керенский. Остальные пять министров, все социалисты, были пока помилованы Лениным.

Наглая попытка спровоцировать новые уличные беспорядки была сорвана энергичными действиями руководства Совета. Но деятельность большевиков по форсированию беспорядков в Петрограде происходила именно в тот момент, когда этого требовали интересы германского Генерального штаба на фронте. Интересное совпадение!

Однако большевикам не удалось сорвать наступление. Но в следующем месяце, 16 июля, новая операция, предпринятая большевиками в Петрограде при поддержке немцев, оказалась более успешной.

С армией перед началом наступления

Проведя необходимую резолюцию на съезде Советов, побывав на казачьем сходе и получив от полковых комитетов петроградского гарнизона торжественное обещание, что они не воспользуются моим отсутствием для нанесения вероломного удара по Революции, 13 июня я выехал на тот участок фронта, где должно было начаться наступление. В Тарнополе в мою машину сели военные представители всех союзных штабов. Британский представитель, аккредитованный при русском Генеральном штабе, от имени короля Англии обещал, что британские армии поддержат наше наступление. По неизвестным мне причинам это обещание не было выполнено. В Тарнополе я огласил свой приказ войскам к наступлению. Вся Россия напряглась в ожидании. Будут ли войска продвигаться? Никто не рискнул ответить на вопрос.

За Тарнополем начинался настоящий театр военных действий. Насколько сейчас дело отличалось от середины мая, когда я впервые приехал к генералу Брусилову! Тогда царила гробовая тишина и пустота. Теперь кипела жизнь, движение, действие, готовящее к великому усилию. Полки шли маршем, ящики с боеприпасами стучали, полевые кухни с грохотом мчались к линии фронта. Вдалеке грохотала артиллерия. Ночью кое-где над нашими позициями виднелись горящие ракеты немцев.

Медленно, с каким-то торжествующим видом мой эшелон подъехал к штабу генерала Гутора, командующего Юго-Западным фронтом, у небольшого захолустного городка Кшивы, недалеко от позиций 7-й армии, которая должна была первой начать наступление в направлении Бжежан.

Гутор, сменивший Брусилова на посту командующего фронтом, не был особо выдающимся генералом. Но у него был первоклассный начальник штаба