Романовы - Надин Брандес

Мы не могли позволить большевикам снова властвовать над нами. Я посмотрела на папу. Он почувствовал мой взгляд и встретил его. Я подняла брови и поднесла руку к груди, где лежала матрешка. Он медленно кивнул. Это было все, что мне нужно.

Спустя где-то полчаса, в которые я переминалась с ноги на ногу и перекатывала заклинание на языке, что-то загрохотало поблизости. Похоже, грузовик. Послышался шум тормозов, затем шаги. Юровский вернулся. Большинство из нас к этому моменту уже прислонились к стене, но Заш оставался неподвижным. Он выглядел болезненно, стоя под единственной лампочкой, освещающей помещение.

Я никогда не видела его таким бледным и больным.

Юровский открыл дверь и ввел в комнату группу солдат. Неужели нам действительно нужно так много сопровождающих? Я не узнавала некоторых из них.

– Ну вот, мы все здесь, – повернулся папа к коменданту. – Что вы теперь собираетесь делать? – Он устал от ожидания. Его утомили недомолвки.

Только тогда я поняла, что Юровский держит в левой руке листок бумаги.

– Пожалуйста, встаньте.

Мы все оттолкнулись от стены, и мама с ворчанием поднялась со своего места. Алексей остался сидеть в кресле, не в силах встать ни с чьей-то помощью, ни без нее.

Юровский откашлялся и высоко поднял газету.

– Ввиду того, что ваши родственники в Европе продолжают нападать на Советскую Россию, президиум Уральского областного Совета приговорил вас к расстрелу.

Папа вскинул голову.

– Постойте. – Лицо его стало белым, как молоко. – Что?

– …областной Совет, исполняя волю Революции, постановил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых преступлениях против народа. – Юровский вытащил из кармана кольт и выстрелил папе в грудь.

Звон в ушах.

Тишина.

Папа упал на землю, его униформа превратила удар в мягкое шлеп. Кровь собралась в лужу. Пульсирующая все медленнее и медленнее.

Я слышала ее.

Я слышал, как ее Песнь умирает.

Романов. Ро… манов. Ро… ма… нов.

Солдаты выставили ружья.

Они целились не только в папу. В нас. В каждого.

Я мысленно закричала, не в силах понять, что происходит. В глазах Заша отразилась дикая паника. Он вскинул пистолет.

И прицелился мне в грудь.

Я все еще дышала. Сердце папы еще колотилось. Я не могла отвести взгляда от Заша, даже когда его товарищи нажали на курки. Даже когда пули врезались в штукатурку, тела и дерево. Я застыла на месте. Я была уже мертва.

Рука Заша дрожала.

Он отвел взгляд.

И нажал на курок.

Моя грудь сжалась от удара. Я упала навзничь в море выстрелов и запахов порохового дыма, горячей крови и холодного цемента. Крики терялись в хаосе. Стекло разбилось вдребезги. Темнота душила нас. Я чувствовала, что умираю. Моя надежда угасла.

Заш…

Заш стал моим палачом.

Мое тело дрожало, но я не видела ничего вокруг. И почти ничего не слышала, кроме крика Юровского. Требования остановиться. А потом топота ног – когда солдаты помчались вверх по лестнице, жадно вдыхая ночной воздух. Они думали, что смогут сбежать от содеянного. Покинуть нас, наши задыхающиеся, умирающие тела. Лежащие вместе.

В наступившей тишине я услышала стоны сестер. Крик доктора Боткина. Хотелось плакать. Хотелось чувствовать, что меня держат за руку. Я не хотела умирать в одиночестве. Но не могла пошевелиться. Жар распространился по моей груди, заставляя тело онеметь, затрудняя дыхание…

Послышались шаги, а затем солдатам скомандовали вернуться и закончить работу.

Наконец я позволила себе ускользнуть.

Сознание вернулось с резкой болью в позвоночнике. Мое тело покачивалось взад и вперед. Грубые руки держат меня под мышками, другие хватают за лодыжки. Затем – невесомость. Я тяжело приземляюсь на деревянную поверхность, содрогающуюся от работы двигателя.

Где я?

Что это?

Помогите.

Мои глаза приоткрылись, и я сделала глубокий вдох. Он затерялся в звуках вокруг. Я видела только темноту. Протянув руку, я коснулась брезентовой стены. Грузовик. Кузов крытого грузовика. Повсюду слышались голоса. Ощущались запахи – смерти и предательства.

Что-то тяжелое приземлилось рядом со мной, заставив грузовик содрогнуться.

Я повернула голову. Лунный свет просачивался непонятно откуда.

Тяжелая штуковина рядом со мной оказалась телом.

Алексей. Все еще в мундире, наполовину завернутый в одну из наших простыней с монограммами. Бледная кожа. Брызги крови на шее. Мертвые глаза.

И я вспомнила.

Казнь. Они убили нас. Они убили нас всех.

Вот только я еще жива. Моя кровь Романовых бурлит.

Одна. Одна. Одна.

Романова. Романова. Романова.

Нет. Пожалуйста! Я не хотела знать, что произошло. Я не хотела быть живой. Я не хотела, чтобы Юровский нашел меня и причинил боль.

Горячая слеза скатилась по виску и попала в ухо.

Затем я услышала сладостный, но ужасный звук. Тихий стон больного мальчика рядом со мной, любимого брата. Мой Алексей. Я повернулась к нему и увидела, как вздымается его грудь. Я не одна. Он не один.

Напрягая тело и силу воли, я коснулась его ладонью. Липкого, холодного и тяжелого. Я сжала его пальцы своими.

– Алексей, – попыталась я прошептать. Хотелось, чтобы он знал: я здесь. Чтобы услышал мой голос. Но из моего горла вырвался только хрип. Я перевела дыхание. Горло жгло, звуки шипели и сопротивлялись. – Алексей.

Но с моих губ сорвалось вовсе не его имя. Вместо этого горячий уголек заклинания выскользнул наружу, и я неохотно сказала: «Айнин».

Мгновенно боль испарилась. Я стала невесомой, больше не чувствовала вибрации грузовика подо мной или руки Алексея в моей ладони. Не ощущалось ни жары, ни холода. Ничего. Казалось, я полностью исцелилась от ран.

Возрожденная. Обновленная.

Мой разум очнулся от тяжелой дремоты и боли, вспыхнул к жизни. Если я исцелилась, мне нужно добраться до семьи – чтобы спасти их. Я выжила – но солдаты могут попытаться убить остальных моих родных, пока я здесь лежу.

Я отмахнулась от невыносимой тяжести случившегося, от страха перед казнью, отчаянной действительности. Вместо этого я распахнула глаза и осмотрела перевернутый мир в поисках солдат. Никого. Я вывалилась из грузовика и откатилась в тень. Не хотелось оставлять там Алексея, но времени на раздумья не было.