Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

Айседора задумалась, религиозен ли ее гость. Быть может, власть океана, а также относительная беспомощность человека, его зависимость от света звезд, ветров и могучих течений возбудили в нем глубокое знание Бога, опору на веру, держащую в своих руках жизнь человека, а не на удобные похвалы и репутацию среди собратьев? А сколько времени прошло с тех пор, когда Реджинальд имел дело с вопросами жизни и смерти, а не с чистым администрированием?

Разговор стих. Слуги убрали суп и подали следующее блюдо. Епископ что-то сказал. Корнуоллис ответил и добавил какой-то комментарий.

Айседоре следовало бы заполнять паузы невинными репликами, однако разум ее был занят более глубинными и настоятельными вопросами. Почему Реджинальд не настолько хорошо знает Рэмси Парментера, чтобы не знать, способен ли он на интрижку с этой женщиной или нет? Ему полагалось бы быть в курсе такого страшного дефекта веры и нравственности, не говоря уже о грехе, у одного из священников!

Чего ради он так ходатайствовал о дальнейшем продвижении Парментера, если не знает его в такой мере? Только ради того, чтобы иметь своего человека среди церковных иерархов? Случалось ли ему разговаривать с Рэмси о чем-то истинно значимом? O добре и зле, о радости, o покаянии и понимании жуткого саморазрушения, приносимого грехом? Разговаривал ли он с ним когда-либо о грехе, как о чем-то реальном, а не как о пустом слове, произнесенном с кафедры? Было ли у него время разглядеть тот эгоизм и несчастье, которые рождают грех… это смятение и пустоту?

Занимался ли он когда-нибудь вообще чем-то, кроме административных дел… делал ли он что-то, кроме того, как указывать людям, что и как им делать? Посещал ли он больных и бедных, запутавшихся и заплутавших, озлобленных, утомленных, честолюбивых и жестоких… Предоставлял ли он зеркало их слабостям? Утешал ли он верой усталых, испуганных и осиротевших? Или он говорил о зданиях, музыке и обрядах – и о том, как воспрепятствовать Рэмси Парментеру устроить скандал? Но если он не способен предстать перед действительной болью, чего стоит все это пение и молитвы? Какой человек на самом деле скрывается под облачением епископа Андерхилла? Тот, которого она любила, или тот, к которому просто привыкла?

Согласно правилам приличия, помощник комиссара полиции откланялся сразу же после обеда. Реджинальд удалился читать в свой кабинет, a Айседора в безмолвии отправилась в постель, хотя ропот мыслей у нее в голове оставался еще слишком громким, чтобы позволить ей уснуть.

A когда она наконец закрыла глаза, ей позволило расслабиться лицо Корнуоллиса, и на мгновение призрак улыбки прикоснулся к ее губам.

В то самое время, когда Питт выслушивал Смизерса в кабинете Корнуоллиса, Доминик разговаривал с Витой Парментер в гостиной дома в Брансвик-гарденс. Горничные уже подмели и прибрали в комнате, и в камине начинал разгораться огонь. Утро выдалось холодным и ясным, и, расхаживая взад и вперед по комнате, так как у нее не было сил оставаться на месте, Вита зябко поеживалась.

– Хотелось бы знать, что там думает этот полицейский, – проговорила она, обращая к священнику озабоченное лицо. – И где он сейчас находится? С кем разговаривает, если его нет у нас?

– Не знаю, – честно проговорил Кордэ, жалея о том, что стоит вот так, в беспомощности наблюдая за ее страхом, и не может утешить ее. – Мне почти ничего не известно о том, как они работают. Быть может, он что-то разузнает о Юнити…

– Но зачем? – удивилась миссис Парментер. – Что теперь ему до того, какой она была? – Движения ее были неровными, она то широко разводила руки, то плотно сплетала пальцы, до боли вонзая ногти в ладони. – Вы хотите сказать, что, по его мнению, раз в прошлом она вела свободный образ жизни, то могла позволить себе вести себя подобным образом и здесь?

Доминик удивился. Ему и в голову не приходило, что его собеседница могла кое-что знать о прошлом мисс Беллвуд. Это смущало… Впрочем, он мог и понять, что Вита слышала разглагольствования Юнити на темы свободы нравов, права следовать своим эмоциям и потребностям – всю ту чушь, которую она часто несла об освобождающем влиянии страстей и о том, как определенные взгляды душат людей, в особенности женщин. Раз или два Кордэ попытался спорить с ней, пробовал доказать, что на самом деле консервативные взгляды защищают людей, а в особенности женщин, после чего она окатила его гневом и пренебрежением. Так что теперь не стоило и думать о том, что Вита не присутствовала при одной из подобных сцен или не прислушивалась к словам Юнити.

Теперь, стоя на краю обюссонского ковра[10], хозяйка дома смотрела на него с подлинным страхом в больших глазах. При всей внутренней силе, которой, как ему было известно, обладала эта женщина, она казалась весьма уязвимой.

– Я даже не знаю, занят он именно этим или нет, – негромко ответил священник, делая шаг в ее сторону. – Просто это возможно. Здравый смысл требует внимания к жизни… убитой… если хочешь найти ответственного за ее смерть.

– Наверное, так, – ответила миссис Парментер с легкой хрипотцой. – Но значит ли это… не думаете ли вы… что это не обязательно был Рэмси? – Она посмотрела на Доминика, и на ее бледном лице смешались отчаяние и надежда.

Без раздумий священник осторожно взял ее руку в свою. Пальцы ее на мгновение остались безучастными, а потом ответили отчаянным пожатием.

– Как жаль, – негромко проговорил Кордэ. – Мне так хотелось бы что-то сделать для вас. Что угодно… Я пред вами в неоплатном долгу.

Вита чуть улыбнулась – коротко, на мгновение, уголками губ, – но так, словно эти слова были очень важны для нее.

– Рэмси помог мне, когда я пребывал в бездне отчаяния, – продолжил ее собеседник. – A я теперь, похоже, ничем не способен помочь ему.

Женщина опустила глаза.

– Если он убил Юнити, никто из нас не сможет чем-то помочь ему. Это… – Она судорожно глотнула. – Это… Непереносимо другое – незнание.

Вита заставила себя встряхнуться и продолжила более ровным тоном:

– Глупо говорить такое… это слабость… нам приходится терпеть. – Голос ее притих. – Но, Доминик, как это больно!

– Я понимаю…

– В голове моей кружатся всякие ужасные вещи. – Миссис Парментер по-прежнему шептала, словно не имела сил произнести эти слова вслух, хотя в комнате никого больше не было. – С моей стороны это нелояльно? – Она пристально посмотрела священнику в глаза. – Вы презираете меня за это? Впрочем, мне кажется, что я сама себя презираю. Однако хотелось бы знать, привлекала ли его она… такая… очень… очень яркая, очень наполненная чувствами и эмоциями. У нее были прекрасные глаза, как вам кажется?