Перекрестье земных путей - Ариадна Борисова

Две больные женщины в доме. Два несостоявшихся женских счастья. Тимир знал о своей вине перед Ураной. Не сомневался он и в том, что баджа подвинулась разумом в тот день, когда он хватил ее кулаком по голове. Не зря чертова ворона наметила их двор, зная о семейном бесчинстве Тимира. Нечего дивиться, почто бездолит злой Дилга. Поделом беспощадному мужу!

А ведь он догадывался, почему Олджуна в последнее время начала подскакивать в страхе от любого громкого звука, резкого движения, норовила с суматошным приплясом повторить пугающие ее слова и жесты. Не раз замечал, что баджа, которая всегда любила воду, стала выглядеть неопрятно, не следит за собою, плохо ест и спит. Это ли недостаточно подтверждало страшный недуг?

Всем известно, что безумные люди рано или поздно оказываются вместилищами бесов. Тимир же все тянул с просьбой к жрецам, к шаману Нивани помочь Олджуне. Только сегодня собирался. Потому и удалил на время Атына, чтобы избавить парня от неприятных хлопот и зрелищ. А если по правде, страшился, что при сыне его снова обвинят в жестокосердии – истинной причине несчастья. Больше всего на свете кузнец боялся сломать хрупкий мостик расположения, возникший недавно между ним и сыном.

Опоздал! Мертвая тварь вторглась в баджу крепко, заматерела в ее теле и перестала скрываться. Лицо Олджуны едва мерцало под бесовской личиной.

– Я собирался просить тебя вылечить мою младшую жену, – тихо сказал кузнец, тронув шамана за локоть. – Думал, самого дурного еще не случилось… Как Йор забрался в нее?

Нивани задумчиво молвил:

– Защитное сияние солнечного света, что обволакивает человека невидимой оболочкой, не так-то просто пробить. Но если человек чем-либо или кем-то терзаем и несчастен, в оберегающем слое образуется брешь, откуда начинает истекать дух.

При этих словах Тимир сгорбился и поник головой.

– Нечистая сила чует, что одна из душ открепилась от привязи, – продолжал шаман. – Йор прячет неприкаянную в гиблых корнях болезней, которые нарушают равновесие человека, и внедряется в него вместо потерянной души. Так случилось с Олджуной.

– Что дальше станет с нею?

– Существо уже наигралось с женщиной и не дорожит ее телом, – вздохнул Нивани. – Теперь оно не прочь позабавиться с нами. Повинная память о грехах и ошибках есть в каждом из людей. Она питает призрачную плоть мертвого духа. После того как Йор насытится нашими муками, Олджуне грозит гибель, поэтому надо постараться выдворить его как можно скорее. Главное – выпытать, как звучало на Орто живое имя мертвеца. Тогда и выманить станет легче.

– Скажи мне, это Олджуна… то есть Йор высасывал кровь из коров?

– Не думаю, – мотнул головой шаман. – Я видел пожирателя. Мельком, но разглядел, что он – человек-мужчина. Впрочем, кто его знает, злые духи способны на любые загадки…

Нивани ободряюще кивнул:

– Вначале Сандал попытается изгнать Йор. Если у жреца не получится, попробую я.

– А вдруг ничего не выйдет? – спросил Тимир, и глаза его невольно вновь увлажнились.

– Будем надеяться на лучшее.

Собравшихся до костей пробирал холод, точно дом погрузился на дно студеного озера. Преклонив колена у горящего очага, жрец бросил в огонь несколько можжевеловых веток и горсть сухого чабреца.

– Белый Творец! – шепотом молился Сандал на простом языке, не рискуя даже мысленно назвать подлинное Имя Бога в оскверненном доме. – Кому, как не Тебе, знать, что лучше лечить одержимость при новой луне, на восходе солнца, когда человек мягок душою… Сейчас время не то, но беззащитная женщина нуждается в моей помощи, и я, ничтожный, прошу дать мне силу Твоих озарений. Навостри мое оружие – слово! Тебе ведомо, как я чту речь, Твой великий дар людям, божественные слова, превращенные в светлых птиц! О, Творец, не позволь только вылететь последнему слову умирающей, ибо верю я – благословенные дни ее на Орто не сочтены…

По юрте поплыла млечная пелена горьковато-пряного дыма, рассеивая густеющий в углах мрак. Кузнец прибавил к трем зажженным плошкам еще две, оглянулся на баджу и вздрогнул. Облизнув растресканные губы кончиком влажного языка, она закрыла веки. Из-под правого выкатилась розовая, окрашенная кровью слеза.

– Любимый, – позвал нежный голос Олджуны, – искорка моих измученных очей! Что это, что? Какой неприятный запах!

– Всего-то чабрец… И можжевельник, – вобрав голову в плечи, пробормотал Тимир.

– Умоляю тебя, убери эту гадость, – захныкала женщина.

Подбородок ее затрясся, вдоль перекошенного рта легли глубокие складки. Она открыла темные щели глаз. Сверкающие зеницы тонули в полопанных прожилках белков.

– Ну же, Тимир, меня тошнит… Из-за тебя захворала я, из-за тебя теперь гибну! Выкинь проклятые ветки, голова болит, дым ест глаза!

Кузнец отвернулся и в тоскливом смятенье уставился в окно. Олджуна вдруг заговорила громко, со сварливым подголоском:

– О, муж дорогой, единственный мой человек-мужчина! Как можешь ты терпеть возле себя подлого багалыка? Неужто твое любящее сердце не ранило признание в том, что он обесчестил меня задолго до нашей свадьбы? Ох, и пришлось же мне плакать-страдать! Просила его во имя богов не трогать мое невинное тело – не послушал, растленный самец, силою взял… да… Руки заламывал, бил-колотил головою об угол камелька, едва осталась живая!

Зажав крик ладонью, кузнец отшатнулся от помертвевшего Хорсуна.

– Убей его! Убе-ей! – пронзительно завизжала Олджуна, с ненавистью таращась на багалыка. – Он глумился над тобой, мечтал унизить тебя, мой бедный муж! Поносил, хаял страшными словами! Проклятье беспутного воеводы надорвало мою горемычную душу, навлекло на нас бессилье! Да, Тимир, да! И ты простишь ему надругательство надо мной и собою, гордый кузнец? Неужто в тебе, как в нижнем, бесчадном отсеке твоем, не осталось ни капли человека-мужчины?!

Между глухо стонущим кузнецом и безмолвным багалыком вклинился Нивани:

– Вы забыли: это не Олджуна! Это Йор, его нельзя слушать!

– Йор лжет! – крикнул Сандал. – Он только и ждет, чтобы люди, внимая ему, озверели и наделали непоправимых бед!

Глаза женщины ехидно сверкнули, по распухшему лицу судорогой пробежала лукавая лисья ухмылка:

– Ой, кто это отозвался? Никак сам Лучезарный, вожделеющий с помощью восхода очиститься от кучи дерьма, накопленного в черной душонке? Наклонись ко мне, красавчик, я оближу твою хорошенькую правую щечку, так удачно порезанную тогда, когда ты был мальцом, не наученным прятать постыдные тайны!

– Выйдите, – просипел вспотевший у камелька жрец, разматывая на шее белый песцовый шарф. – Я поговорю с ним наедине…

– Эй, Хорсун! – проорало существо вслед багалыку. – Невеликая честь была слыть твоей дочерью! – И, лихо свистнув, завыло протяжно: – Убейте порочного жеребца! Ай-и-и-и-и-и! Убейте, убейте его! Ай-и-и-и-йа-а-а!

Как только захлопнулась дверь, Йор заговорщицки подмигнул Сандалу и промурлыкал: