Индейцы и школьники - Дмитрий Конаныхин

им легче. Ну… Понимаешь, если внутри грязно, то тяжело, когда рядом чисто. Это ж просто невыносимо, если видеть, что где-то чисто, а у тебя грязно. В сердце грязно, в душе грязно, мысли грязные, злые и плохие. И тогда плохой человек хочет сделать так, чтобы не одному ему было… Ну, тоскливо, пусто, что ли. И начинает он тогда искать таких же, как сам, чтобы с каким-то изъяном, с червоточинкой, с гнилинкой. Ты видела, как яблоки гниют? Лежат кучей на сырой земле. И гнилое старается гниль на соседнее перепустить. А бывает и так, что утром приходишь собирать яблоки, лежит несколько гнилых, а прямо среди них – чистое-чистое, совсем не гнилое. Всё в росе, чистое. И самое вкусное. Как-то так в мире устроено, что и яблоко может остаться чистым. И человек. Какими бы гнилыми ни были его соседи. Только верить такой человек должен. А? Да, конечно-конечно, в правду верить. Ты правильно говоришь, котёнок».

Зося шла по пустой, гулкой улице, стараясь не выезжать колесами тележки на брусчатку, чтобы не громыхнуть, не разбудить собак. Тёмные хаты по сторонам улицы спали. Иногда шелестел какой-то необычно ласковый ветер. Вроде ведь обещали похолодание, а ведь похоже, что будет тепло – будто лето решило не уходить. Присело на дорожку да и подышало тёплым ветром на благословенную землю. Месяц уже не слепил глаза, но тени были чёткими, словно очень-очень пасмурным днём. Краем глаза Зося увидала тусклую звёздочку, побежавшую среди своих соседок. «Спутник! Ур-р-ра!» Она бросила тележку, подняла голову и смотрела, смотрела, смотрела во все глаза, раскинув руки, будто взлететь хотела. Это же так здорово – когда спутник! Она так радовалась и гордилась, что это их, наш! Наш советский спутник! Большой-пребольшой, он уже не пипикает, как первый, ну, тот, самый первый. Сколько же людей тогда повыскакивало на улицу и смотрело в небо, когда радио говорило, где можно будет увидеть первую искорку, по человеческой воле чертившую путь среди звёзд!

Спутник бежал и бежал среди звёзд, послушный силе людей, забросивших его ракетой на такую страшную высоту. Зося вздохнула, опустила голову, потёрла ладошкой затёкший затылок. Только она нагнулась, чтобы поднять тележку, уже взялась за остывшие деревянные ручки, как увидела ногу в ботинке, высовывавшуюся из тени придорожной рытвины.

Вот она и нашла любимого папу…

5

И всё случилось, как и должно было случиться.

Добровский, грязный и помятый, спал на покрывале нерастеленной кровати. И снилось ему море, колыхавшее его на волнах, будто в люлечке. Сквозь мутный ил похмелья он услышал, как собиралась Тася.

– Тася!.. Та… Я. Это… Тася!

Тася повернулась, как ужаленная.

– Ты! – шепнула Тасечка, будто уголь зашуршал чёрной тяжестью. – Ты! Ты ни-че-го мне не говори. Слышишь? Ни-че-го. И запомни этот день. И эту ночь. Когда ты не своими ногами домой дошёл!

– А как? – глупее вопроса Вася не мог задать, даже если бы постарался.

– Ах ты гад! Не помнишь?

– Нет. Я… Я не гад!

– Запомни, «сильный мужчина», тебя Зося привезла.

– Как?!

– На те-леж-ке. Понял? Дочка тебя привезла. А я, дура такая, не знала, что она пошла – за тобой, гадом! Пошла и привезла! Ребенок шёл – ночью! Одна! Понимаешь, ты?! Ты ребёнку голову задурил – своей рыбалкой, своим волейболом, велосипедами, луками и походами, ты её к себе привязал крепче канатов, понимаешь? Она же любит тебя, а ты что? Ты – что?!

– Подожди!

– Нет! Не смей. Не. Смей. Она в школу собирается. Нечего ей. Хватило. И я тебе этого не прощу. Слышишь?! Не прощу тебе слёз ребёнка! Ты бы видел её, когда маленькая девочка у ворот тебя, бычка здорового, сгружала! Бычок! Бугай! Сильный, да?

– Тася!

– Молчи! Бычок! Гад! Пыжился, кичился, силу показывал? Показал? А рубашку свою видел? Посмотри, когда очухаешься.

Она выглянула в окно, где уже стояла Зося с букетом только что срезанных цветов.

– Запомни, запомни, Вася. Всё запомни. Ах, ноги тебя не держат? – она как-то странно и задумчиво на него посмотрела и прошептала. – Да чтоб они отсохли!

– Тася! Что ты говоришь?! Та…

Но Тася закусила губу, замотала головой, прижала к груди руку, будто раненая. Так и вышла, тихо притворив за собой дверь.

И Вася остался. Оглушённый и потерянный. Вся его ночная удаль выветрилась, только совесть жгла да усталость морила. Он посидел на кровати. Потом встал, подошёл к окну, за которым начинался такой напрасный, пустой день. Зачем? Оторвал листок календаря. «1 сентября 1959 года». Первое сентября… Ему опять во вторую смену. Непослушной рукой он завел тяжёлый холодный будильник, поставил на стул возле кровати. Лёг навзничь, не раздеваясь. Глаза его были плотно зажмурены, будто боялся он яркого света. Потом он повернулся на правый бок. Закусил губу. Потом голова его затряслась, и всё его тело заходило ходуном. Он выкашлял рыдание. И уснул камнем…

А день, напротив, удался.

И был у Таисии Терентьевны урок в новом первом классе. Билось у Таси сердце, видя тридцать пар блестящих глаз, распахнутых душ. Увидела она, что поверили ей эти маленькие человеки. Снова она в себя поверила. Как всегда.

И у Зоси были первые уроки – но уже в восьмом классе. Вызвалась на литературе. Читала стихи Маяковского – так, как она одна умела, – обрубая и сминая лесенки, сминая ритм, следуя за смыслом. Знали ребята, что Зоська умеет стихи читать, но вот такую её – новую – не ожидали увидеть. Повзрослевшую. Тихую, даже непривычно печальную.

А потом у Таси уроки закончились. И не хотелось домой идти. Совсем-совсем не хотелось. Она осталась в школе, пытаясь разобраться с новым журналом, попросту затягивая время. Потом долго-долго собиралась и шла домой, наверное, с полчаса. Хотя обычно даже медленным шагом идти было пять минут.

А ещё… Потом она пришла домой. В свой дом. Такой тихий и прохладный. В первой комнате сонно дышали старые торжевские часы. Она поставила сноп подаренных букетов в большое ведро с колодезной, с вечера запасённой водой. Гулёны не было, ушёл уже. Тася вернулась на кухню. Какой-то странный запах. Она повернулась. Чуть-чуть пахло палёным.

Из печки.

Тася заглянула – только пепел. И пуговица. «Рубашку сжёг. С помадой, – она грустно улыбнулась. – Через час Зося придёт. А может, с ребятами задержится чуть. Может».

Надо было как-то жить. Конечно, надо. Всегда надо…

А Вася пришёл на двор завода. Увидел он сразу, что слишком высоко были сложены поддоны, на два яруса выше. Бросился он к своей бригаде, крикнул, чтобы остановили такую работу. Ответили