Жажда крови. Женевьева неумершая - Джек Йовил

Ее сознание прояснилось, и она сглотнула.

Эти люди ей никто. Она здесь гость, так же как Александр, д'Амато и девушка. Они заставили ее играть роль, но это не ее роль. Она не Женевьева Удольфо. Она Женевьева Дьедонне. Ей не шестнадцать лет, ей шестьсот шестьдесят девять. Она даже не человек. Она вампир.

Женевьева пила и становилась сильнее.

Грубые руки ухватили ее за шею и оттащили от Шедони. Зубы ее оторвались от раны, кровь, пузырясь, потекла обратно изо рта.

Жокке швырнул ее через зал. Она приземлилась, как кошка, и, перекатившись, вскочила на ноги.

Дворецкий взревел порванным горлом, и на нее прыгнула Танья.

Женевьева сжала кулак и ударила зверодевушку в лицо. Танья отлетела с вбитым внутрь головы носом.

«Это была хитрая ловушка», – вспомнила она. Она убегала, и это входило в их план. Она хотела изменить свою жизнь, и в этом проявилась ее слабость. Она не могла больше жить с Детлефом, не могла сидеть ручной зверушкой в Альтдорфе. На пути в Тилею ее застигла буря, заставив искать убежища в Доме Удольфо. И тогда ее засосала их игра…

Жокке сорвал со стены пику. Двадцати футов длиной, в его руках она казалась вполне уместной. Он ткнул ею в Женевьеву. Острие пики было посеребренным. Она отскочила. Жокке целился в сердце.

Шедони теперь сел, рана его затягивалась коркой. Это было частью заклинания. Теперь она вышла из-под его власти и подозревала, что на нее его действие не распространяется. Удар дерева и серебра в сердце, и она умрет так же, как любой другой на ее месте. Жокке бросился на нее.

Старый Мельмот улыбался, лежа в постели, слабые мышцы натягивали морщинистую кожу. Мальчишкой он любил читать мелодрамы, смотреть их на сцене. Молодым человеком он слыл самым известным коллекционером чувствительной литературы в Старом Свете. Теперь, на смертном одре, благодаря магическим заклинаниям, которые его предок-пират вывез с Пряных Островов, он находился в самом центре величайшей мелодрамы, которую когда-либо видел свет. Он дергал за ниточки, и его марионетки интриговали, убивали, любили и воровали…

У его постели, держа голову на коленях, сидел Ватек, выложив на покрывало очередной черновик завещания. Доктор Вальдемар, ползая на руках, хлопотал в углу, готовя очередной раствор.

За окном была темная грозовая ночь…

Они вылезли из камина в главном зале. Там кипела схватка. Женевьева, с красными глазами и оскаленными зубами, бегала вокруг длинного стола, а за ней гнался Жокке, дворецкий, с пикой.

– Сделай что-нибудь, – попросила Антония.

Клозовски не знал, как быть. Он не был уверен, стоит Женевьева между ним и состоянием Удольфо или нет. Может быть, ее смерть на шажок приблизит его к обладанию этой горой денег, к тому, чтобы выполнить предначертанное ему судьбой.

Он шагнул в зал.

– Я Монтони! – провозгласил он. – Я вернулся потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения!

Все остановились и воззрились на него.

Он держался величественно, стараясь всем видом показать, что он действительно законный наследник. Годы скитаний были забыты. Теперь он дома и готов драться за то, что принадлежит ему…

– Нет, – раздался другой голос. – Это я Монтони, и я пришел потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения.

Это был д'Амато, одетый будто нелепый опереточный бандит, весь в шарфах и перевязях, с мечом, который едва мог поднять.

– Ты что, рехнулся? – поинтересовалась Антония. – Сначала ты был революционером, теперь – пропавший наследник.

– До меня только что дошло. У меня, наверно, была амнезия. Но теперь я вспомнил. Я настоящий Монтони.

Д'Амато оскорбленно взмахнул мечом.

– Тебе никогда не удастся подлым мошенничеством отнять у меня мои деньги, свинья. Прочь от моего богатства! Оно мое, понял, мое! Все монеты, груды монет. Мое, мое, мое!

Этот торговец просто жалкий псих. Меч д'Амато покачивался в воздухе. У Клозовски оружия не было.

– Мое, слышите, все мое!

Антония сунула ему трехфутовую кочергу с раздвоенным концом. Он вспомнил, как д'Амато оскорблял его возлюбленную. Антония была цыганской принцессой, проданной в младенчестве отвратительному Водяному Колдуну, и ежедневно сносила его плохое обращение. Клозовски взмахнул кочергой, и меч д'Амато лязгнул о нее.

– Боритесь с этим, глупцы! – прокричала Женевьева. – Это все ненастоящее. Это заклинание Старого Мельмота.

Торговец яростно рубанул сплеча, и Клозовски едва увернулся. Он ухватил кочергу обеими руками и со всей силы обрушил на голову д'Амато, отбросив того к широкому креслу.

Так и надо этому узурпатору!

Д'Амато сполз на пол, продолжая бормотать:

– Мое, все мое. Я Монтони, настоящий Монтони Удольфо…

Клозовски привлек к себе Антонию, обняв сильной рукой вздымающиеся плечи, и поцеловал девушку, которую он сделает хозяйкой Удольфо.

– Я Монтони, – сказал он.

Он оглядел всех, ожидая, что они признают его.

– НЕТ, – прорычал знакомый голос.

Слово повисло в воздухе, раскатываясь эхом, словно раскат грома.

– НЕТ.

Жокке заговорил. В итоге оказалось, что он не немой.

– Я не могу больше молчать.

У дворецкого голос был как у быка. Клозовски уже слышал этот голос прежде, до сумерек, до бури. Жокке был главарем бандитов, ограбивших послушника Морра. Он, должно быть, всегда знал, что Клозовски – это лишь маскировка.

– Я настоящий Монтони Удольфо, – сказал Жокке.

Стоящие у дальней стены доспехи вдруг ожили, их забрала поднялись.

– А это мои верные слуги.

Это были настоящие смуглые бандиты, многие без глаза или без носа.

– Этот дом и все в нем по праву принадлежит мне.

Жокке для пущей выразительности ударил себя в грудь. Между его шеей и ключицей появилось острие пики и продолжало продвигаться кверху. Жокке взглянул на торчащую из него штуковину, и его горло разверзлось в оглушительном яростном реве.

Его подняло в воздух, легко, словно куклу, и он заскользил по древку пики вниз. Изо рта и носа у него ручьем хлынула кровь. Позади Жокке стоял закованный в броню гигант, поднявший бандита на его же собственную пику. Рядом с гигантом выступала Кристабель, в наряде невесты с побитыми молью шлейфом и вуалью. Клозовски был потрясен.

Она, наконец, добралась до двери, толкнула ее головой и поняла, что та не заперта. Впервые за много лет Матильда покинула свою комнату. Она поднялась с трудом, баюкая голову в ладонях. В конце коридора было окно, а за ним она видела долину.