Автопортрет с устрицей в кармане - Роман Шмараков

Г-н Клотар сказал, что даже если у этой истории есть продолжение, его не стоит рассказывать и что эта прекрасная сцена заслуживает, чтобы на ней остановились. Тут к нему снизошло вдохновение: он сказал, что изобразит сестер Пюизье на картине, которую ждет от него г-н Провен. Г-жа де Гийарден отозвалась, что всегда рада помочь. Проводив ее, г-н Клотар взялся за дело и, работая как всегда быстро, изобразил трех девушек вокруг шкатулки: одна склонилась, открывая ее, другая стояла спиной к зрителю, а у третьей на лице была написана задумчивость, вызванная легкой головной болью. Оставив работу, он вышел прогуляться и встретил г-на Провена, который был чрезвычайно рад и уговорил показать ему недоконченную картину. Нет художника, который соглашался бы с легкою душою на такие вещи, а г-н Клотар был не из самых общительных, так что г-н Провен показал себя прямым чудотворцем. Как бы то ни было, г-н Клотар подвел его к картине, на которой было почти все, кроме шкатулки с сердоликовыми сережками, жемчужными браслетами, золотыми венецианскими цепочками и всем прочим, что должно было в ней находиться. Г-н Провен был пленен гармонией картины; он внимательнейшим образом рассмотрел все в целом, а затем, перейдя к частностям, выразил восхищение благородством и изяществом девушек, стоящих вокруг ларца, в том числе той, что стояла к нему спиной. Некоторое время он смотрел на картину стоя, затем опустился на колени, чтобы лучше рассмотреть ее, время от времени меняя очки, перемещаясь от одного края картины к другому и выражая безмолвное изумление. Наконец он поднялся и сказал, что она производит такое же впечатление, как беседа с умным человеком, которого слушаешь с неистощимым вниманием и после долго возвращаешься в мыслях к сказанному.

– Что же касается сюжета, – прибавил он, – надо признаться, вы заставили меня поломать голову. Я было подумал, что здесь представлена Алфея с двумя служанками в тот миг, когда она достает из ларца роковую головню Мелеагра, однако по некотором рассуждении отказался от этой мысли. Я понимаю, что может чувствовать художник при виде людей, лучше его знающих, куда поставить Агамемнона и как должны вести себя амуры в кузнице Вулкана, но надеюсь, что не оскорблю вас замечанием, что Алфею в этот миг нельзя изображать иначе как одинокою и что ее страсти, о которых Овидий говорит:

ничего не выиграют, сделавшись зрелищем для равнодушного любопытства челяди. Кроме того, все три прелестные участницы этой сцены одеты с одинаковым изяществом и пышностью, так что трудно представить, чтобы какая-либо из них могла распоряжаться остальными.

Коротко сказать, г-н Провен не находил, кем бы могли быть эти девицы, кроме как дочерьми Кекропса, изображенными в тот миг, когда они легкомысленно открывают ларец с Эрихтонием. Правда, обычно считается, что только две из них преступили таким образом заповедь Минервы и были наказаны безумием, но г-н Провен был уверен, что и третья могла в этом участвовать. Он похвалил выражение лица той из девиц, у которой его было видно, сказав, что здесь тонко передано крайнее изумление, сменяющееся исступлением. Потом он остановился на том, что оставалось дописать, именно на ларце, заметив, что г-ну Клотару предстоит непростое дело – изобразить предмет, способный так потрясти человеческий разум. Он спросил г-на Клотара, видел ли он портрет маршала Виллара, написанный г-ном Ларжильером. Г-н Клотар отвечал, что нет человека, который не видел бы этого знаменитого портрета или по крайности не слышал о нем так много, что может считаться видевшим. Г-н Провен сказал, что имеет честь принадлежать к поклонникам г-на Ларжильера. Один славный ученый говаривал, что если бы Вергилий упомянул его только в одном стихе «Энеиды», он бы почел себя счастливейшим человеком и пренебрег всякой другой известностью. Так и он, г-н Провен, был бы совершенно счастлив, если бы г-н Ларжильер изобразил его в какой-нибудь из своих картин: мечтание несбыточное! Он надеется, что, воздавая должное достоинствам г-на Ларжильера, не задевает в г-не Клотаре ревности художника.

– Ваш гений, – прибавил г-н Провен, – любит прогулки по аллеям, звук виолы меж древами, тимьян на росном берегу, красавицу, смеющуюся в темном уголке; вашей кисти нет равных, когда она берется изобразить нежное и трогательное; однако в сем случае вам надобно присвоить себе высокое вдохновение г-на Ларжильера, дабы коснуться предметов, полных величественного ужаса.

Г-н Клотар рассказал эту историю г-ну де Корвилю. Тот, пожав плечами, заметил, что маршал Виллар, вне всякого сомнения, счастливый предмет для искусства. Он взял Денен и спас столицу; он взял Шпейер, Ландау и Фрейбург и принудил императора к миролюбию; он занял остывшие кресла епископа Санлисского и утешил овдовевших Муз; его бахвальство – всего лишь оборотная сторона умения выбирать для беседы занимательные предметы, его привычка возить за армией свою жену, донимая ее придирками ревности, придала выражению «театр войны» новый смысл, а его любовь к Корнелю доказывает способность ценить чьи-либо успехи помимо собственных. Риго и Ларжильер хорошо сделали, что написали Виллара, ибо когда кому-нибудь понадобится аллегория удачливого тщеславия, он найдет ее уже готовою. Г-н де Корвиль умел быть резким, когда переставал быть рассеянным.

Г-н Клотар сказал, что рисунок, набросанный г-ном де Корвилем, слишком выразителен, чтобы быть справедливым. Г-н де Корвиль отвечал на это, что когда дамы берут в руки румяна, чтобы писать свой портрет поверх оригинала, они тоже не заботятся о справедливости, предпочитая ей красоту, и он, г-н де Корвиль, в сем случае, как и во многих других, следует за дамами; а кроме того, ему вспоминается один старинный анекдот, который, конечно, совершенное вранье, но рисует характер маршала. Во время кампании против принца Людвига г-н де Виллар занял Гюнинген и навел мосты через Рейн. Получив сообщение, что враг двинулся к Бинцену, он предвидел большое сражение и искал средств усилить свои позиции. В эту пору дошел до него слух, что в городе есть человек, утверждающий, что в стакане воды может показать все, что люди пожелают узнать. Г-н де Виллар велел спросить этого человека, отвечает ли он за свои слова и может ли он показать ему будущее сражение с принцем Людвигом. Этот человек отвечал, что мало кто в его ремесле может похвалиться такой честностью и что даже дьявол, будучи им призываем, не появляется, зная его как человека порядочного и не видя проку заводить с ним отношения; что до пожеланий г-на маршала, то он берется представить ему что угодно, однако надобны ему услуги невинного существа. Маршал распорядился приискать таковое среди местных жителей, и вот из дома, где квартировал г-н де Борд, привели девочку лет восьми, невежественную и простодушную. Собравшиеся спрашивали ее, что происходит сейчас в отдаленных местах, о которых, как им казалось, у них есть достоверные сведения, и девочка рассказывала, что она видит в стакане. Когда ее испытали таким образом, маршал спросил о будущем сражении. Девочка сказала, что люди смешались в кучу, знамена носятся туда-сюда, всюду кровь и что она никогда больше не станет никуда заглядывать. Г-н де Борд сказал, что пользы тут не будет, и хотел было уйти, как вдруг девочка вымолвила, что теперь ей видно яснее и что вот этот господин (она указала на г-на де Борда) лежит на земле, весь в крови, похоже, что убитый, а вокруг него солдаты с горестным видом. Г-ну де Борду это очень не понравилось, но маршал в нескольких словах утешил его, сказав, что после нас остается наша слава и что большое количество людей, собравшихся вокруг тела г-на де Борда, доказывает, что он пользовался любовью подчиненных. Тут девочка воскликнула, что вот этот господин (это был генерал-лейтенант Маньяк, глядевший на нее с насмешливым видом) ведет конницу в атаку, они бросаются на врага, прямо как коршун на наседку, и этот господин творит такие чудеса, что описать невозможно. Г-н маршал сказал г-ну де Маньяку, что всегда видел в нем превосходного и опытного офицера и что теперь, когда его доблесть переполняет чашу, он рад, что не ошибся в своем мнении. После этого девочка предсказала много всего г-ну де Шамаранду, г-ну де Вивану, г-ну де Сен-Пуанжу, г-ну де Массенбаку и г-ну де Конфлану, которые разнообразно сражались, гибли и покрывали себя бессмертной славой, пока наконец маршал с нетерпением не спросил, видит ли она его самого и чем он занят. Сперва девочка долго искала его, так что г-н де Борд, от расстройства впавший в язвительность, заметил, что для г-на маршала нужно взять отдельный стакан, но наконец закричала, показывая пальцем, что-де она его нашла, теперь уж без ошибки, и что он в чистом поле сидит под деревом, один-одинешенек, раскачивается и рвет на себе волосы, будто лишился последнего ума. Маршал строго заметил, что у нее, верно, в глазах помутилось и что она еще мала, чтобы судить о таких вещах, а потом отобрал у ней стакан и выплеснул в окно. В последовавшей битве при Фридлингене г-н де Маньяк, совершивший все удивительные подвиги, что были ему предсказаны, нашел г-на маршала под тем самым деревом и ободрил, сообщив, что наша кавалерия бьет и гонит имперскую, захватывая знамена, штандарты и литавры. Мать г-на маршала, наслышанная об этой истории, говорила, что ее сын мешкал под этим деревом не из трусости, а лишь потому, что искал места, откуда его не будет видно в стаканах.