Становясь Лейдой - Мишель Грирсон

Иннесборг фыркнул:

– Теперь уже Богу, не Скульд? Как кстати ты вспомнила Бога. Переметнулась на раз. – Он подошел ближе, наклонился над ней, дохнул ей в лицо кислым пивным перегаром. – Моя вина только в том, что я обратился к тебе от отчаяния. Это ты допустила, чтобы моя жена истекла кровью. – У него вновь дрогнул голос, кровь прилила к щекам. – Но справедливость восторжествует, и виновные будут наказаны. И ты, ведьма, и эта рыжеволосая чертовка.

При упоминании о Маеве Хельга расправила плечи. Ее тон изменился:

– Горе – жестокая вещь. Оно заставляет людей говорить страшные слова и совершать страшные поступки. На все Божья воля, и не нам судить о Его решениях.

Иннесборг пытался сохранять спокойствие.

– Какая ты добрая христианка, прямо знаешь, что говорить человеку, чью жизнь ты сломала.

Хельга прижала язык к верхнему небу, не желая вступать в спор.

– Таких, как ты, нельзя подпускать даже близко к деревне. Такие, как ты… – он на миг задохнулся и наставил на нее дрожащий палец, – …должны гнить в пещере, вдали от набожных, благочестивых людей, почитающих Господа.

– Я чту Бога не меньше, чем ты, Нильс. – Она произнесла его имя вполголоса. Надеясь, что это его образумит.

Результат получился прямо противоположный.

– Фру Тормундсдоттер, вы предстанете перед судом по обвинению в осуществлении незаконной акушерской деятельности, а также в непреднамеренном убийстве, поскольку смерть наступила в результате неумелых врачебных действий. Чистосердечное признание поможет следствию и облегчит вашу участь. Собственно, я для того и пришел. – Он шагнул к окну. Ворон каркнул ему в лицо и взмыл в небо. Иннесборг махнул рукой, прогоняя птицу, и усмехнулся: – Твой дружок?

Хельга даже не поморщилась:

– У меня нет друзей.

– А как же Маева Альдестад?

– У этой женщины еще меньше друзей, чем у меня самой.

Иннесборг нахмурился, не в силах отрицать очевидное:

– Возможно, я вызову дознавателей из Бергена. Чтобы они помогли мне в расследовании. Они, безусловно, захотят опросить здешних женщин.

Хельга закрыла глаза, ей не понравилась эта угроза. Маева – и ее дитя – будут обречены на погибель. Она распахнула глаза, приняв решение.

Тишина нарастала. Иннесборг долго смотрел в окно. Потом перевел взгляд на Хельгу. Выковырял ногтем грязь из-под ногтя большого пальца.

– Чистосердечное раскаяние облегчит вашу душу, фру Тормундсдоттер.

– Я ни в чем не раскаиваюсь, потому что мне не в чем раскаиваться.

Иннесборг швырнул в нее крошечный комочек грязи.

– Отказ сознаться в колдовстве есть воспрепятствование правосудию, не говоря уже об отрицании Господа Бога. Я пришел собрать факты, а ты не желаешь со мной объясниться – со мной, жертвой и безутешным вдовцом. – Он секунду помедлил, глядя ей прямо в глаза. – Неужели тебя не трогает мое горе, Хельга?

Она покачала головой, мысленно посылая ему проклятие:

– Я очень сочувствую твоему горю. Я не могу даже представить всю тяжесть этой потери. – Она с досадой поморщилась, сообразив, что он поймал ее в сети сочувствия и вины. – Но я сделала все, что могла. Кровотечение было не остановить. Я никогда никому не желала зла, и уж тем более – Марен.

– Тогда расскажи все, что мне надо знать. Если ты хочешь облегчить мою печаль. Дай мне хотя бы какое-то утешение, женщина.

Она смотрела на него так, словно они поменялись местами, и это он был узником, закованным в кандалы и не желающим сознаваться в грехе, которого не совершал. Наконец она сдалась и кивнула, выражая безмолвное согласие.

Иннесборг тут же набросился на нее, точно коршун:

– Женщины говорят, у тебя есть какая-то книга. Для целительства.

Хельга услышала, как где-то вдалеке закаркал ворон. Какая женщина не обращалась к той или иной черной книге? Она вздохнула, признавая свое поражение:

– Да, у меня есть такая книга.

Иннесборг весь подался вперед в ожидании продолжения.

– Но там только записи моих наблюдений. Простой житейский дневник, перечисление симптомов и хворей. И лекарственных снадобий, которые, кажется, помогают при разных недугах.

Тут он улыбнулся, даже почти искренне:

– Мне нужна эта книга. Нужна для суда. Это единственная улика, которая может тебя спасти, Хельга. И, может быть, уберечь всю деревню от еще большей беды.

Она буквально физически ощутила, как зубья невидимого капкана сжимаются на ее горле.

– Я понимаю… но, увы, у меня уже нет этой книги. В последний раз я ее видела в ночь, когда были роды… – Она выразительно замолчала. Ищи, магистрат, хоть обыщись. Эту книгу никто никогда не найдет.

Он вытер пот со лба и возмущенно проговорил:

– Ты хочешь сказать, что svartebok [54] была у тебя с собой, когда ты приходила к моей жене? Что ты потеряла свою колдовскую книгу в моем доме?!

Хельга с трудом подавила улыбку, уже почти растянувшую ее тонкие губы. Это была бы забавная ирония судьбы: потерять книгу, которая могла бы решить ее участь, в доме главного обвинителя… Да, это было бы очень смешно. Она представила, как Иннесборг переворачивает все вверх дном в своем собственном доме, и ей захотелось смеяться и плакать одновременно. Но она все же сдержалась. Лишь пожала плечами:

– Я бы, может, и переживала из-за потерянной книги. Но мне что-то подсказывает, что в ближайшее время она мне не понадобится.

Иннесборг наклонился над ней, его красное, перекошенное от злости лицо оказалось буквально в нескольких дюймах от ее лица. От него несло едким потом, почти таким же зловонным, как запах, идущий у него изо рта.

– Не волнуйся, соседка. Я найду твою книгу.

Она задержала дыхание, но даже не поморщилась.

Он развернулся, вышел из камеры, хлопнув дверью, и запер ее снаружи.

Хельга в изнеможении опустилась на пол.

Все в твоих руках, Скульд. Смилуйся надо мной. Пусть свершится, что суждено.

Маева движется в плотном тумане памяти, не в силах успокоить свой взбудораженный разум – в ее мыслях бушует буря тревоги, растерянности и упоительного восторга; ее тело даже не осознает, как сильно оно замерзло. Кто-то легонько сжимает ей пальцы. Это Лейда тянет ее за руку. Взгляд Маевы прикован к дороге, потрясение от случившегося не отпускает ее до сих пор. Его внезапное, неожиданное появление… его дух в облике зверя… При одной только мысли о нем ее ноги становятся ватными, сердце плачет от радости с горечью пополам. Между ними так много невысказанного, так много несбывшегося. Маева молчит, но внутри все заходится криком.