Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

Девица схватила со стола ножницы, нервно защелкала дубликатом. Тушевка, вспомнил Ямщик. Такой способ стрижки, кажется, называется тушевкой. Он на всякий случай отодвинулся подальше, боясь, что Дашка возьмет и отхватит ему кончик носа. С нее станется…

Клац-клац-клац!

Вокруг были люди. Все занимались делом: стригли, стриглись, делали маникюр, мыли головы, красили волосы. И в то же время, вопреки очевидному, Ямщик был свято уверен, что в салоне кроме него и Дарьи никого нет. Они наедине, с глазу на глаз, Адам и Ева здешнего адского рая, и вот сейчас Адам пойдет в одну сторону, Ева — в другую, каждый к своему заветному фиговому листку, станут искать выход из Эдема, персональный выход, потому что общих выходов отсюда нет, и свободная женщина при деньгах, с ногами или без ног — это клёво, это достойно зависти, Ямщичок, и ты вытянул выигрышный билет.

Впервые, с ледяной отстраненностью, бьющей в голову сильней бейсбольной биты, Ямщик осознал, что из зазеркалья у него теперь есть две дороги: двойник и девочка Вера. Двойник — путь сложный, ухабистый; двойник в курсе событий, он будет предельно осторожен. Верунчик — другое дело. Полная неосведомленность, помноженная на детскую наивность — это шанс. Пожалуй, Вера — еще более легкая добыча, чем был для двойника сам Ямщик. Тут важно понять, как усилить контакт, чтобы зеркало сначала выдало пропуск — Ямщик отлично помнил, как в первый раз ударил двойника! — а после обернулось киселем, входной мембраной, позволив оригиналу и отражению поменяться местами. Девчонка — инвалид, выдернуть ее сюда не составит труда. Главное, дотянуться, схватить…

Вера, вспомнил он. Вера, повзрослевшая на год-другой. Да, точно, никаких сомнений: она стояла, опираясь на костыль, шагнула назад, переступила с ноги на ногу, разговаривая с кем-то. Может, это уже был я? Не собеседник, но сама Вера! Я-захватчик, я — новый жилец девчоночьего тела; я видел себя в недалеком будущем, глядел, не узнавая. Неужели видение — пророческое? Вера, солнышко, тебя должны были назвать Надеждой.

«А с малолеткой ты клёво сообразил, я сразу и не въехала…»

Нет, с опозданием ответил Дашке Ямщик. Нет, подруга, я только сейчас сообразил. И знаешь, что? Я не уверен, что откажусь. Если двойник упрется рогом, если я пойму, что мне с ним не совладать, что игра не стоит свеч…

— Комплексуешь, ниндзя? — Дарья оказалась прозорливей, чем Ямщику хотелось бы. — Ничего, это пройдет. У меня прошло, и у тебя пройдет. Знаешь, откуда я всего нахваталась? Я не целка, вроде тебя, я здесь уже была при контакте. Симпотный паренек, ботан, в очочках. Интернатура, белый халат. Гинеколог, прикинь! Гинеколог, а девок боится…

— Втрескалась? — зло бросил Ямщик. — Любовь-морковь?

— Ага.

Дарья обезоруживающе развела руками. Губы ее задрожали, горькие складки залегли в уголках рта. Лучше бы она мне пощечину дала, подумал Ямщик. Или просто так, по морде.

— Тянула до последнего. Мне бы наружу, а я тяну, откладываю.

— И что?

— Ничего. Маршрутка его сбила, гинеколога. Неделю в коме провалялся, и отчалил. Накрылся тем местом, которое лечил. Я иногда думаю: если бы мы местами поменялись, может, все иначе сложилось бы? Он бы здесь живой тусовался, я бы там под маршрутку не попала…

Надо было остаться в салоне.

Куда ты поперся, корил Ямщик себя. Куда? Чем тебе лицей лучше парикмахерской? За Зинку беспокоишься?! За Арлекина?! Не ври мне, ни черта ты не беспокоишься! Это было правдой. Кот и зомби пережили уже не один дождь. Звериным (мертвячьим?) чутьем они ловили опасность загодя и успевали найти убежище. Арлекин — тот вообще мог нечувствительно скользнуть в исходную реальность, и максимум, что грозило коту — это промокнуть.

Я сбежал, признался Ямщик, старательно обходя лужи. Ну хорошо, сбежал — это сильно сказано: ушкандыбал.

В лужах плавали мокрые листья. Грязную воду ерошили порывы зябкого ветра. С деревьев срывались запоздалые капли: падая в лужи, они корежили пространство вокруг, вынуждали мир колебаться, разжижали асфальт, пускали по тротуару затухающие волны. Ерунда, детские забавы в сравнении с ливневым апокалипсисом.

Да, сбежал.

Дашку словно прорвало, она тараторила без умолку — выговаривалась за месяцы (годы?!) вынужденного одиночества. При других обстоятельствах Ямщик бы поддержал беседу, а там, глядишь, Дарья, вся во власти адреналина, бурлящего в крови, и впрямь бы ему дала. Проблема заключалась не в том, что сейчас Ямщик был, мягко говоря, не в лучшей форме. Просто Дарья, быстро смирившись с фактом, что перспективная малолетка досталась другому, принялась строить планы за себя и «за того парня». Острый ее язычок с беспощадностью скальпеля срезал с Ямщика кожу, мышцы — слой за слоем, обнажая неприглядную сердцевину.

— …а если ты, ниндзя, упоротый мужской шовинист — сменишь пол. Сейчас это запросто, было бы бабло! Главное — предков убедить: мол, тебе без члена жизнь не мила. Пришьют заново, гормончиками накормят, и станешь мужик мужиком, лучше прежнего. Ну, в качалку походишь, для красоты…

Это оказалось последней каплей. Схватив шмотки, Ямщик принялся лихорадочно одеваться в мокрое, шипя сквозь зубы от боли.

— Куда намылился, папик?

— Не твое дело!

— Малолетку окучивать? Засвербело, да?

Проглотив ругательство, Ямщик покинул салон. «Двойник! Двойник! — твердил он на ходу. — Двойник!» Гвоздем вколачивал в тугую доску рассудка:

«Двойник, и баста!»

Над улицей вспыхнули фонари. Ветер стих, капли иссякли. В безмятежной глади луж залоснился фактурный асфальт, проступили стены домов, балконы, «скворечники» кондиционеров, затеплились уютные прямоугольники окон. Лицей встретил Ямщика пульсацией музыки, несущейся с третьего этажа. «Техно», что ли? Сквозь бумканье басов, глухое и монотонное, он не сразу расслышал тихий скулеж.

Зинка?!

В цоколе зомби не оказалось, пришлось тащиться на первый этаж. Ступеньки проминались под ногами, но держали — спасибо торцевым окнам и фонарям. Зинку он нашел в холле: здесь горел свет, и зомби наворачивала круги меж двух зеркал, справа и слева от выходного тамбура. На каждом третьем шаге Зинка замирала, вертела головой и скулила, будто потерявшаяся дворняга.

Арлекина при зомби не наблюдалось.

— Зинка! Чего грустишь?

— Ы-ы! Ы!

С недавних пор он научился различать интонации покойницы. Сейчас Зинка радовалась. Со скоростью беговой черепахи она поспешила навстречу благодетелю. Поначалу, обустраиваясь в тренировочном зале, Ямщик опасался, что лицей Зинка сочтет большущей столовой, рогом изобилия. Как отвадить ее от детворы? Как вдолбить в мертвые мозги, что учениками питаться нельзя?! Вдалбливать, однако, ничего не пришлось. Зря он, как выяснилось, орал на мертвя̀чку в парикмахерской, зря швырялся машинкой для стрижки: детей Зинка и пальцем не трогала, только вздыхала издалека. Дети для нее были табу, зашитым в подкорке, и запрет сохранился даже после смерти. Ямщик, сказать по правде, зауважал Зинку после этого: надо же, зомби, а с принципами!