Москва и жизнь - Юрий Лужков

Это назавтра, 23 августа, Горбачев напишет на записке Бурбулиса — «В ЦК КПСС идет форсированное уничтожение документов. Надо срочное Распоряжение Генсека временно приостановить деятельность здания» — историческую резолюцию: «СОГЛАСЕН».

И все-таки мы начали действовать. Решение мэрии и правительства Москвы сформулировали в считаные минуты. Нельзя было терять ни секунды.

Когда я подъехал к Старой площади, то увидел, что вывески и стекла в окнах разбиты. Толпа казалась не той, что собралась у памятника Дзержинскому. Я даже не мог понять, что произошло. Но если сравнить три состояния — у Белого дома, у КГБ и здесь — трудно было предположить, что это одни и те же люди. В первом случае доброта, во втором разумность. Тут — сгусток всех негативных эмоций: злобность, ненависть, ожесточение. Я знал о нелюбви многих людей к партии. Однако не ожидал, что русские могут испытывать такую ненависть к повергнутому.

В воздухе чувствовалось одно желание — разгромить. Остановить толпу в этом состоянии казалось невозможным.

Я взобрался на складную репортерскую лестницу, которую уступил кто-то из фотокорреспондентов. В мегафон зачитал решение мэрии и правительства:

— «Опечатать входы в здание… Отключить воду… Отключить электричество… Отключить все системы снабжения…»

И, чувствуя напряжение тысячной массы, от себя добавил:

— Кроме канализации! Чтобы те, кто находятся в здании, не наложили себе в штаны.

Это вызвало смех, разрядку. Решение мэрии встретили овацией. Милиция тут же, у всех на глазах, принялась опечатывать двери. Масса начала успокаиваться. На этот раз, кажется, пронесло.

Возвращаясь в мэрию, вновь остановился у памятника Дзержинскому. Там пик возбуждения явно прошел. Но люди ждали. Еще раз пообещал, что монумент снимут не позднее нынешнего вечера.

— Будем ждать! — раздалось в ответ.

И действительно, когда около одиннадцати вечера подъехали наконец мощные строительные машины с бригадой монтажников и такелажников, площадь была полна внимательных и целеустремленных глаз.

Наши муниципальные службы показали высокий класс профессиональной работы. Никогда еще строителям не приходилось работать на публику. Довольно быстро сняли крепления. Под шум и радостные крики эффектно подняли Железного Феликса в воздух. Толпа ликовала. Фотографии, запечатлевшие этот момент, обошли все газеты.

Монумент положили на платформу. Было непонятно, куда же его везти.

Не помню, кто именно предложил устроить статую на лужайке у Центрального дома художника. Это была замечательная мысль. Осуществлялась моя давняя мечта — собрать вместе всех бронзовых и гранитных советских вождей, обнести оградой, и пусть там играют дети.

Между тем одним Дзержинским толпа явно не удовлетворилась. Ко мне подошла группа молодых парней, назвавших себя «защитниками» Белого дома. Они требовали технику, чтобы снять памятники Свердлову и Калинину.

Я согласился.

И вот около часа ночи мы отправились на площадь Свердлова снимать монумент человеку, которому народная молва приписывает решение о расстреле царской семьи, хотя в наши дни криминалисты, занимавшиеся расследованием этого зверства, не пришли к единому мнению о виновности Свердлова.

А затем, совсем уже ночью, я приезжал на проспект Калинина посмотреть, как свергают «всесоюзного старосту», формального главу государства, в котором он мало что решал.

Людей собралось уже меньше. Обстановка рабочая. Покончили с Калининым довольно быстро. Появился навык. Следующим на очереди встал Ленин. Гигантский памятник на Октябрьской площади.

Но, приехав туда, я увидел, что агрессивный заряд уже кончился. Людей осталось мало, страстных требований они не высказывали. Скорее любопытствовали, глазея на необычное зрелище.

Тогда я решил остановить это занятие. И убежден, что поступил правильно.

Ведь памятники — часть нашей истории. И если кому-то кажется, что им не место среди города, могу ответить: так думали и парижские революционеры, когда валили Вандомскую колонну, и наши большевики, когда снимали памятники «царям и их слугам», Александру II, Александру III и генералу Скобелеву в Москве.

Я против переписывания истории. Какой бы непривлекательной подчас она ни казалась, она должна оставаться при нас. Может быть, какие-то из памятников москвичи в будущем снимут. Возможно. Но это должно совершаться по решению городской общественности, а не по воле толпы.

Толпа вообще не имеет права диктовать свои решения. Она слишком непостоянна и неразумна. Если здесь, где она нам доверяла, было так трудно ее удержать, то чего ожидать в ситуациях менее однозначных? В толпе человек лишается последней собственности — своей личности, теряет ответственность за поступки и вменяемость, а это состояние, в котором развязываются самые низменные, чаще всего агрессивные инстинкты.

Всякая идея, что толпой можно манипулировать, социально опасна. Убежден.

Формируясь, толпа может еще вдохновляться какой-то разумной мыслью, но оформившись, объединяется уже на иных началах и основаниях. В ней всегда могут найтись хулиганы, душевнобольные, люди эмоционально неуравновешенные. Достаточно случайного события, нечаянной крови или какого-нибудь истерика с громким голосом, чтобы толпа повернулась в противоположную сторону и, начав мирным митингом, вдруг озверела. А тогда это драма с непредсказуемым концом.

Мы полагаемся на полицию, но в полиции тоже люди, и когда в них кидают камни, нельзя ожидать, что они всегда начнут действовать в соответствии с буквой закона. Дух толпы заразителен, особенно в случае конфликта. Может быть, у нас еще мало опыта демократии, но я видел, как омоновцы, оберегавшие граждан и преграждавшие путь толпе, начинали подчиняться ее иррациональной логике.

А в условиях многомиллионного города со множеством скрытых коммуникаций, газопроводов, опасных производств, да и оружия, решать политические проблемы с помощью толпы вообще преступление, какие бы цели ни преследовались.

Может быть, я сейчас рассуждаю как муниципальный чиновник. Но для того и пишу эту книгу, чтобы поделиться, в чем убежден. И не правы те, кто обвинял меня в особой нелюбви к «красно-коричневым», когда я выступал против их несогласованных с мэрией действий. Тому, чья задача — содержать город в порядке, все равно, демократическая толпа или «красно-коричневая». Рассуждать о политической направленности толпы ему ни к чему. Ему надо сохранить этих людей, эти дороги, разбиваемые гусеницами, эти заборы, из которых будут выламывать доски, эти автобусы и фонарные столбы.

Я всегда отстаивал право оппозиции на высказывание любых взглядов. И одновременно категорически выступал против тех, кто берет на вооружение большевистскую тактику развязывания инстинктов толпы: «Булыжник — оружие пролетариата». Ничего хорошего из этого не выходит.

Те, кто затевает игры с толпой, не просчитывают последствий, которые равно губительны для всех. Использовать толпу ради деструктивных, дестабилизирующих целей — значит ставить под удар с таким трудом добытые начала уважения к закону и порядку.