В тихом омуте - Пола Хокинс

Они спорили весь вечер.

– Это не моя вина! Ты не можешь меня упрекать! Я никогда не желала Нел Эбботт неприятностей. Я только рассказала ей, что знаю сама, вот и все. Ты же сама меня просила. С тобой все равно ничего хорошего не выйдет, это точно. Я даже не знаю, зачем с тобой разговариваю.

Дженни действовала ей на нервы. Она никак не могла угомониться. И самое ужасное – ну, не самое, потому что самым ужасным было отсутствие сна, – то, что Дженни, возможно, права. Никки знала это с самого начала, с того первого утра, когда почувствовала это, сидя у окна. Еще одна. Еще одна жертва реки. Она это сразу поняла и даже хотела поговорить с Шоном Таунсендом. Но не стала и правильно сделала. Она видела его реакцию, стоило ей упомянуть его мать: маска доброжелательности на мгновение приподнялась, а под ней скрывалась злость. В конце концов, он же был сыном своего отца.

– Тогда с кем? С кем, подруга? С кем мне поговорить? Только не с женщиной из полиции. Даже не предлагай. Они все одинаковые! Она же сразу доложит начальнику, скажешь нет? Но если не с ней, то с кем? С сестрой Нел?

Она не вызывала у Никки доверия. Вот девчонка – другое дело. «Но она же еще ребенок», – возразила Дженни, на что Никки заявила:

– И что? Да у нее в мизинце храбрости больше, чем у половины города вместе взятого.

Да, она поговорит с девчонкой. Правда, пока не решила, что именно ей скажет.

У Никки все еще хранились бумаги Нел. Те, над которыми они работали вместе. Она может показать их девчонке. У Никки была распечатка, а не рукописный текст, но дочь наверняка узнает стиль матери. Конечно, там было написано не так, как хотелось бы Никки. Отчасти это и послужило причиной, по которой они разошлись. Художественные разногласия. Нел психанула и заявила, что если Никки не может выложить правду, то они просто теряют время. Но что она знала о правде? Все ей пересказывали легенды.

Дженни поинтересовалась, почему Никки тянет время и не идет разговаривать с девчонкой, на что та ответила:

– Ладно, успокойся, я поговорю. Только позже. Я поговорю, когда буду готова.

Иногда ей хотелось, чтобы Дженни заткнулась, а иногда, больше всего на свете, – чтобы сидела рядом с ней у окна и они вместе наблюдали за происходящим. Им следовало вместе состариться, мотать, как полагается, друг другу нервы, а не препираться у нее в голове, как это происходит. Никки так казалось, когда она представляла себе Дженни. И этот образ ничем не напоминал сестру, когда та приходила к ней в квартиру в последний раз, то есть за пару дней до своего отъезда из Бекфорда навсегда: тогда она была бледной от шока и тряслась от страха. Она приходила рассказать Никки, что ей угрожал Патрик Таунсенд: если она не прикусит язык и не перестанет болтать, если продолжит задавать вопросы и вредить его репутации, то он позаботится о том, чтобы с ней разобрались.

«Я не стану пачкаться, – предупредил он, – и сам тебя не трону. Но я найду людей для такой грязной работы. И не одного парня. Я сделаю так, что их будет несколько и все поимеют тебя по очереди. Тебе известно, что я знаю таких ребят, правда, Джен? Ты же не сомневаешься, что я найду парней, которые на такое способны, верно?»

Дженни тогда стояла в этой комнате и заставила Никки пообещать и даже поклясться, что та ничего не станет предпринимать.

– Сейчас мы ничего не можем сделать. Мне вообще не следовало тебе об этом рассказывать.

– Но… мальчик, – недоумевала Никки. – Как же мальчик?

Дженни вытерла слезы.

– Я знаю, знаю. Меня саму тошнит от этой мысли, но мы должны оставить его здесь. Ты должна вести себя тихо и никому ничего не говорить. Потому что тогда Патрик наверняка разберется сначала со мной, а потом и с тобой. Он слов на ветер не бросает.

Дженни уехала через два дня и больше не возвращалась.

Джулс

«Ну же, Джулия… Признайся. Неужели в глубине души тебе не понравилось?»

Я проснулась, и в голове звучал твой голос. Это было днем. Ночью я спать не могу: дом раскачивается, как судно, а шум воды оглушает. Днем все не так плохо. Как бы то ни было, я, видимо, уснула, потому что проснулась и в голове звучал твой вопрос: «Неужели в глубине души тебе не понравилось?»

«Понравилось» или «пришлось по вкусу»? А может, «хотелось»? Сейчас не могу точно вспомнить. Помню только, как вырвала руку и замахнулась, чтобы ударить тебя, и выражение непонимания на твоем лице.

С трудом переставляя ноги, я добралась до ванной и включила душ. Сил раздеться не было, и я присела на табурет, наблюдая, как комната наполняется паром. Потом выключила воду, подошла к раковине и сполоснула лицо. Подняв глаза, я вдруг увидела проступившие на запотевшем зеркале буквы «Л» и «С». Меня охватил такой ужас, что я закричала.

Я услышала, как открылась дверь в комнату Лины, и через мгновение она уже барабанила в ванную:

– Что? Что случилось? Джулия!

Я открыла дверь вне себя от злости.

– Что ты делаешь? Чего добиваешься? – крикнула я, указывая на зеркало.

– Что? – озадаченно спросила она. – Что?!

– Ты отлично знаешь что, Лина. Не понимаю, что творится у тебя в голове, но…

– Господи, да у тебя точно не все дома! – Она повернулась и направилась к себе.

Какое-то время я стояла, разглядывая буквы. Мне не померещилось – они были на месте. «ЛС». Ты проделывала такие штуки постоянно: оставляла на зеркале жутковатые сообщения или рисовала красным лаком крошечные пентаграммы на моей двери. Чтобы меня напугать. Тебе нравилось меня изводить, и ты наверняка рассказала об этом дочери. Потому что она приняла эстафету.

Но почему «ЛС»? Почему Либби Ситон? Либби ни в чем не была виновата, ее утопили мужчины, ненавидевшие женщин и перекладывавшие на них вину за свои грехи. Но Лина считала, что ты рассталась с жизнью по собственной воле. Тогда почему Либби? Почему «ЛС»?

Завернувшись в полотенце, я прошла в твою спальню. Казалось, в ней ничего не изменилось, но в воздухе стоял какой-то странный сладковатый запах – не твоих духов, а чего-то еще. Чего-то приторного, похожего на тяжелый аромат увядающих роз. Ящик стоявшей возле кровати тумбочки был закрыт. Я его выдвинула – все лежало на своих местах, за одним исключением. Зажигалка, на которой ты выгравировала инициалы Либби, исчезла. Кто-то заходил сюда. И забрал ее.

Я вернулась в ванную, снова сполоснула лицо и стерла с зеркала буквы. И вдруг увидела тебя сзади с тем же выражением непонимания на лице. Я резко повернулась, и Лина вскинула руки, будто защищалась.

– Господи, Джулия, успокойся! Да что с тобой происходит?

Я покачала головой:

– Я просто… просто…

– Просто что? – Она закатила глаза.

– Мне нужно подышать воздухом.

Но на крыльце я снова чуть не закричала – возле ворот стояли две женщины в черном и явно ссорились. Одна из них подняла голову, и я узнала Луизу Уиттакер, мать утонувшей девочки. Она отпрянула от другой женщины и сердито воскликнула: