Осколки времени - Райса Уолкер

«…сердечное согласие каждого члена этой конвенции. Поэтому я выдвигаю кандидатуру Виктории К. Вудхалл в качестве кандидата от Партии Равных Прав на пост президента Соединенных Штатов».

На этот раз аплодисменты звучат еще более восторженно. Женщины рядом со мной радостно кричат и плачут одновременно. В крошечном пространстве между их плечами и развевающимися шляпами я вижу Пруденс, которая все еще смотрит на меня. Только наши с ней глаза не устремлены на сцену.

Не в силах двинуться ни влево, ни вправо, ни вперед, ни назад, я опускаюсь на землю, выдергивая на ходу свой медальон. Окруженная морем юбок, перехожу к плану Б и моргаю.

* * *

Сити-Холл-Парк, Нью-Йорк

2 ноября 1872 года, 11:00

Ближайшая стабильная точка к конторе Вудхалл – 10 Брод-стрит, Нью-Йоркская фондовая биржа. Но, как заметила Кэтрин перед тем, как я ушла, под ней горит маленькая иконка с надписью «Женщинам нельзя». Она говорит, что никогда не стоит игнорировать такое.

Ближайшая стабильная точка с равными возможностями находится в Сити-Холл-Парк, у фонтана, примерно в десяти минутах ходьбы от моего пункта назначения. Сегодня суббота, поэтому в парке довольно многолюдно, и местоположение более открытое, чем мне бы хотелось. В одной стороне для укрытия есть живая изгородь и огромный фонтан в другой, но другие две стороны открыты. Я рада, что нашла время, прежде чем уйти от Кэтрин, точно определить момент, когда я могла бы переместиться относительно незаметно.

Появляюсь в той же самой скорченной позе, в какой покинула Аполло-холл, и оглядываюсь, чтобы убедиться, что меня никто не видит. Спустя несколько секунд после того, как я переместилась, мимо проходит молодая пара, но они слишком увлечены друг другом, чтобы обратить внимание на безвкусно одетую девушку, пытающуюся отцепить юбку от живой изгороди.

Освободив юбку, оглядываюсь вокруг, пытаясь сориентироваться. Прямо по курсу находится Сити Холл Парк, и я сворачиваю налево на дорожку, а затем еще раз налево, когда добираюсь до Бродвея. Я посещала Нью-Йорк всего один раз, когда мне было восемь лет и была абсолютно одержима «Красавицей и Чудовищем». Сувенирный магнит с шоу – волшебная роза внутри снежного шара – все еще стоит на нашем холодильнике в таунхаусе. Мама и папа расстались позже в том же году, поэтому это был наш последний совместный отпуск. Мы ехали в такси по этой дороге, но единственное, что я помню, – это то, что папа указал на Ground Zero, где когда-то стояли башни-близнецы Всемирного торгового центра, и ел бутерброды в месте, которое я окрестила Кабачковым парком. Это было рядом с древней церковью – гигантской, великолепной и готической – с высокими шпилями, статуями и странными скульптурными головами, торчащими из фасада. Это, вероятно, не произвело бы никакого впечатления, если бы не тот факт, что я была невероятно взволнована, увидев пьесу в тот вечер, и церковь напомнила мне замок Чудовища.

Я провела свою привычную кибер слежку перед этим перемещением, но Google Street View оказывается не так полезен, когда между вашим перемещением и автомобилем с огромной камерой на крыше проходит 140 лет. Тем не менее эта часть Нью-Йорка была уже застроена к 1872 году, и подавляющее большинство изменений вокруг меня носят косметический характер. Деревья в парке кажутся меньше, и поблизости меньше высоких зданий. Сити-Холл, расположенный напротив фонтана, за эти годы приобрел несколько пристроек, но архитектура в основном осталась прежней. Так же, как и общая планировка улиц вокруг парка.

Сам Бродвей, вымощенный чем-то похожим на булыжник, только более правильным по размеру и форме, не особенно многолюден. Для ноября здесь довольно тепло, и воздух лишь слегка покалывает кожу. Менее приятная погода была бы лучше. Количество людей на улице заставляет меня нервничать. Гораздо сложнее избежать разговора с тем, кто идет рядом с тобой, нежели с тем, кто проезжает мимо в экипаже.

Здесь мало женщин без сопровождения. Большинство из них с мужчинами или прогуливаются вместе небольшими группами. Они одеты в коричневое и черное, а иногда редкая дерзкая душа – в темно-синее. Либо это не самый модный район города, либо Кэтрин была права насчет того, что платье немного бросковато для дневного ношения. Я натягиваю шаль на плечи и опускаю голову.

На углу, в нескольких кварталах отсюда, торгует разносчик газет. Я даю ему монету в три цента (да, в 1872 году это деньги) и прячу газету под мышку. Надеюсь, я буду менее заметна, болтаясь возле конторы Вудхалл, если буду чем-нибудь занята.

На полпути вниз по кварталу мне приходится шагнуть на улицу, чтобы избежать задних ног мертвой лошади, блокирующей тротуар. На дорогах не так уж много лошадей, и это кажется странным. Большинство экипажей и повозок запряжены волами.

Мне в глаза бросается огромное кладбище на другой стороне улицы как раз в тот момент, когда я собираюсь свернуть на Уолл-стрит, и меня внезапно охватывает дежавю. Мы шли вниз по этой улице. Я помню, как провела пальцем по металлическим перилам кладбищенской ограды и указала на церковь – ту самую, которая напомнила мне замок в «Красавице и Чудовище».

Кладбище выглядит точно так же, но церковь исчезла. На ее месте стоит храм киристов. Он не внушает такого благоговейного трепета, как предыдущее здание, но он такой же массивный и блестяще-белый, как и все здания киристов. Сколько людей нужно, чтобы содержать его в такой чистоте, когда все вокруг испачкано дымом и сажей?

Храм вызывает у меня дрожь, беспокойство, и я не спускаю глаз с его дверей, когда приближаюсь к углу. Это было моей ошибкой, потому что я столкнулась с ребенком, которому было лет десять, не больше. Чумазое лицо – на уровне моей груди, что поначалу смущает его, но он быстро приходит в себя, ухмыляясь и покачивая бровями, пятясь к стойке для чистки обуви, где собралось еще несколько мальчишек. Когда я отхожу, он насвистывает мне вслед какую-то мелодию, которую я не узнаю́. Однако это должно было что-то значить для его приятелей, потому что они воют от смеха и хлопают его по спине.

Я бросаю на этого мелкого Ромео раздраженный взгляд и поворачиваю на Уолл-стрит, ускоряя шаг. Меня не беспокоят эти дети. Они просто валяют дурака. Все дело в храме, из-за него у меня волосы на шее встали дыбом. Уолл-стрит заканчивается прямо напротив входа в храм. Психотерапевт, к которому я ходила в прошлом году, сказал бы, что я проецирую свои страхи на неодушевленное здание, и, возможно, это правда, но когда я оглядываюсь через плечо, вход напоминает мне открытый рот, а окна – глаза. Я чувствую, что он наблюдает за мной, и я не могу дышать спокойно, пока не сворачиваю на Брод-стрит, через два квартала.

На Брод-стрит народу больше, чем на Бродвее, но я не вижу ни одной женщины. Мужчины сбиваются в кучки вдоль тротуара, и из нескольких обрывков разговоров, услышанных мной, я улавливаю, что они заключают деловые сделки. Вероятно, незаконные сделки, учитывая то, как бегают их глаза.

Один из них, высокий, крепкий парень в плохо сидящем костюме, замечает меня, и когда я останавливаюсь на полпути вниз по улице, пытаясь найти номер 48, он щелчком выбрасывает сигару на улицу и встает передо мной. Его глаза облизывают меня с головы до ног, делая неторопливые остановки в стратегически важных местах. Я чувствую, как кровь приливает к моим щекам.