Место для нас - Фатима Фархин Мирза

Она опирается о перила, чтобы не поскользнуться. Все, кроме папы, уже спят. Ей бы тоже полагалось спать, но жажда замучила, поэтому она осмелилась потихоньку спуститься вниз, выпить воды. На дверце холодильника сияет тест Амара. В голубом свете чернила, которыми написана цифра, отливают фиолетовым. Она сама не знает, как определить свое чувство, но оно ей точно не нравится. Не нравится, как оно сжимает ее сердце. Ей не нравится, что может быть предел той радости, которую она испытывает за Амара. Вечером отец пришел домой, и они с Амаром пожали друг другу руки, как бизнесмены. Но когда отец сказал ему, что в эту субботу они поедут в торговый центр, Амар снова превратился в мальчишку. Он так кричал «ура», так крепко обнимал ноги папы, что тот засмеялся. Мама протянула руку, коснулась папиной ладони и улыбнулась, когда он взглянул на нее. Папа был щедр – сказал, что Амар может сделать туфли на заказ, что, как всем было известно из постеров, стоило дороже. Амар был благодарен отцу, но позже разговаривал с сестрами свысока. Его туфли будут лучше, чем все их вещи.

После того как тест Амара приклеили на холодильник, Хадия спросила мать, нельзя ли ей купить карандаш для подводки глаз и накладывать блеск для губ, как это делают все остальные девочки в классе. И может, иногда делать макияж для походов в воскресную школу. В мечеть ходил мальчик, о котором шептались все девочки. Они собирались в туалете, припадали к зеркалам и складывали губы трубочкой, чтобы умело твердой рукой наложить блеск для губ. Если мимо проходил тот мальчик, все громко смеялись. Хадие не хотелось смеяться, когда старший Али просто проходил мимо, и не хотелось краситься только для того, чтобы он взглянул на нее, но так здорово не быть единственной в классе замухрышкой, которую мать одевала в чересчур мешковатую одежду. На это мама ответила, что нехорошо пытаться привлечь чье‐то внимание. «Что за ребячество, Хадия! – упрекнула мать, когда Хадия напомнила, что она тоже получила все «А» по последним тестам. – Тебе не идет. Для Амара это было чем‐то особенным. Сама знаешь».

Она так тихо стучит в открытую дверь отцовского кабинета, что он не сразу поднимает глаза от бумаг.

– Почему ты не спишь? – спрашивает он и жестом приглашает ее войти. Снимает очки и кладет на стол.

– Я должна что‐то тебе сказать, – шепчет она.

Папа кивает ей на стул перед письменным столом. Она садится. На столе стоит пресс-папье, которое Хадия сделала в четвертом классе. Широкое, покрытое блестящим глянцем. Когда учительница вернула его Хадие, она так гордилась тем, что сделала прекрасную вещь. Сейчас пресс-папье выглядит просто неуклюжим бесформенным комом. Жаль, что отец его не выбросил. Но с другой стороны, он его сохранил, и Хадия думает, что, может быть, ошибалась. Может, стоит снова пересчитать лица на семейных снимках. Найти другой способ попросить у мамы то, что она хочет.

– Амар сказал мне, что ты много ему помогала. Я горжусь тобой, – говорит отец.

Именно это она хотела услышать. Но теперь, когда услышала, почему‐то хочется плакать.

– Что ты хотела сказать мне? – спрашивает он.

– Ничего… не важно… – бормочет она и мотает головой.

Но папа видит, что она лжет.

– Говори, Хадия.

Он подается вперед. Голос такой, словно он вот-вот рассердится.

Папа носит часы. Старые, но такие красивые, с ними отцовское запястье кажется более солидным. Часы переходили от отца к сыну, так что когда‐нибудь будут принадлежать Амару. Ему не придется делать что‐то, чтобы их заслужить. Достаточно лишь факта его существования.

Хадия думает о маме, представляет, как та наклоняется, чтобы поцеловать Амара. Как мама всегда говорит Амару «mera beta», «мой сын», но никогда не обращается к Хадие или Худе «meri beti», как будто дочери недостойны упоминания, как будто у нее нет желания назвать их «мои».

– Амар смошенничал. Посмотри на подошвы его туфель, – выпаливает она, и слова кажутся безобразными, не успев еще сорваться с губ. Она поспешно закрывает рот.

Папа садится прямее. Она думала, что он тут же разозлится: это было худшим, что мог сделать Амар, потому что ложь была двойной – учителям и родителям. Но отец всего лишь выглядит очень усталым.

– Иди спать, Хадия, – говорит он наконец едва слышно.

Она вспоминает, что сказал ей Амар сегодня вечером: «Знаешь, Хадия, я всегда думал, что ты самая умная из нас. Ты первая, Худа – вторая. Я думал, что Аллах не дал другим детям мамы и папы так уж много мозгов, потому что ты такая умная. Но все не так плохо, и не так уж сложно постараться все выучить».

Теперь ей пришло в голову: а вдруг она вообще не хотела, чтобы он добился успеха? Что, если ей НРАВИЛОСЬ быть умной Хадией, ответственной Хадией, быть «мы-уходим-и-оставляем-дом-на-тебя-договорились, Хадия»?

Стоя в дверях, она оборачивается:

– Папа, ты все равно купишь ему туфли, верно?

Папа проводит рукой по лбу и не поднимает глаз.

– Иди.

Она начинает плакать. Она не двигается. Она не знает, чего вообще хотела, но только не этого чувства. Она чувствует, что сделала что‐то очень скверное.

– Ты скажешь ему, что я тебе сказала? – спрашивает она едва слышно.

Он качает головой.

– Он правда учился, папа. Два дня из дому не выходил.

– Немедленно! – рычит он, показывая на дверь. – Я два раза не повторяю!

ЛЕЙЛА ЖДЕТ, ПОКА ДЕТИ РАССАЖИВАЮТСЯ на мягких ковриках в виде пазлов в детском уголке, прежде чем отойти и начать бродить между стеллажами. Ей нравится видеть, насколько высоки полки по обеим сторонам, как пылинки пляшут в дневном свете. Дети, казалось, находятся в полном согласии друг с другом. Худа, лежа на спине, листает книгу. Хадия читает Амару вслух, а Амар приподнялся, опираясь на руку, чтобы рассмотреть картинки. У его колен громоздилась гора книг: едва войдя, она стали бродить по проходам между полками, с ажиотажем набирая куда больше книг, чем можно просмотреть за одно посещение. Проводя пальцем по переплетам, Лейла никак не может понять, чего ищет.

Воскресенье. Они в публичной библиотеке рядом с домом, куда Лейла иногда приводит их по уик-эндам, особенно когда Рафик в отъезде. Он уехал по делам сегодня рано утром и вернется в четверг вечером. Странно, как быстро все они привыкли к его отсутствию. И еще более странно, что Лейла не против такого положения вещей. Когда она говорит с отцом по телефону, не упоминает, что Рафика нет дома. Отец по‐прежнему волнуется за нее так, как никогда не волновался за Сару, оставшуюся в Хайдарабаде, которая никогда в жизни не садилась за руль машины, которая живет в соседней квартире и нанимает женщину помогать ей с покупками, готовкой и уборкой. Лейла понимает, что каким‐то образом ее жизнь стала другой, что теперь она может сама сделать гораздо больше дел, чем раньше. Конечно, было время, когда она паниковала при мысли об отсутствии Рафика и о том, что ей придется справляться одной. Но теперь кажется, что атмосфера в доме становится легче, когда его нет, и напряженнее, когда он никуда не уезжает.