Тревога - Борис Георгиевич Самсонов

низко голову, тихо всхлипывал. «Что с вами?» — спрашиваю. Он совладал с собой, встал. Шайтанов, говорит, вызвал вахмистра, который повез Лаврентьева, вернее то, что от него осталось, за город.

Оказывается, отец Иван в тот день был по своим делам в Атбасаре и сам видел, как со двора комендантского управления выехала телега, и пошел следом за ней.

— Возле кладбища, — рассказал дальше отец Иван, — с телеги сбросили тело. Может, оно еще было живым, и вахмистр взялся было за шашку, но тут я сказал: «Да отвратит бог твою длань от несчастного сего…».

Вахмистр с телегой убрался, а тело истинного христианина я предал погребению, как подобает…

— Но ведь он большевик! — изумился я.

— Он верой своей сильный и верный человек, — ответил священник. — А по части твоей просьбы, чтобы я божьим словом повлиял на Шайтанова, скажу одно: «Нет бога нынче и никогда не было… А Шайтанову не божьи слова нужны — топор и плаха по нем плачут давно. Будь он проклят!»

Воскресенский умолк. Молчали все, потрясенные его рассказом. Шкуров вышел на кухню. В этот момент Стремянной сказал:

— Помните, господин штабс-капитан, расстрел двадцати трех мариинских повстанцев? Один из них был только ранен и остался жив. Фельдшер Степан Иванович Катков с вашего согласия распорядился отвезти его в больницу. Но беднягу потом все же расстреляли по приказу Шайтанова. Что творится… А что делают с беглыми!..

— Кстати, господа, — подхватил Воскресенский, — сегодня в присутствии головорезов Рекина и Васильева Шайтанов потребовал, чтобы я выделил отряд в помощь казакам для участия в расстреле двухсот арестованных. Ему, видите ли, своих катов не хватает!

— О таком неслыханном произволе, — с осторожной назидательностью возмутился Стремянной, — вы могли бы донести начальству, и тогда Шайтанову несдобровать. Он восстанавливает против законных властей население, повсюду ропот и недовольство, от казачьих пуль гибнут люди…

— Да-да, — с готовностью согласился штабс-капитан. — А знаете, вы подали мне отменную мысль! Терять мне, как это у большевиков говорится, нечего, кроме собственных цепей. Составлю-ка я сейчас, именно сейчас, депешу!.. А ну-ка, голубчик Шкуров, где вы там? А, появились! Берите бумагу…

Хозяин дома писал под диктовку:

«Начальник гарнизона Шайтанов производит над дезертирами и крестьянами небывалые и неслыханные в истории зверства, предлагает расстрелять двести арестованных, в настоящее время содержащихся под стражей…»

Двумя часами позже Стремянной, оставив «товарищей» в доме хлебосольного хозяина, зашел в управление коменданта навестить засидевшегося на работе друга. Проходя мимо окон канцелярии Шайтанова, услышал возбужденные голоса.

Говорил писарь Шкуров, уже успевший оказаться здесь: «Понимаете, депеша в Курган… начальнику округа… Воскресенский… двести дезертиров расстрелять».

С криком: «Мы его сейчас зарубим!» — из канцелярии выбежали хмельные Рекин и Васильев, кинулись к казармам. Следом за ними стремительно выбежал Шкуров, но, завидев своего недавнего гостя, метнулся обратно в темный коридор комендатуры.

Стремянной устремился вслед за офицерами. Ворвавшись в комнату, они выхватили шашки, полные решимости зарубить осоловевшего штабс-капитана. Расправу предотвратили подбежавшие солдаты и Стремянной, настигший разъяренных офицеров в самый критический момент.

— Таким образом, — заключил Стремянной, — удалось разоблачить провокатора Шкурова и спасти двести человек.

— И даже штабс-капитана, — не без иронии заметил Монин.

— Пришло распоряжение, — продолжал Стремянной, — отправить беглых солдат в Курган. От своих людей мы получили сообщение, что почти все они в пути разбежались. Да, почти… Среди тех, кому не удалось бежать, было семеро участников Мариинского восстания. Шайтанов послал в Курган депешу, и вскоре эти семеро были расстреляны. А Воскресенскому опять не повезло. Из Кургана прибыл в Атбасар подполковник Распопин расследовать факты, сообщенные «верховному». Коменданту Атбасара Шайтанову за решительные действия объявил благодарность, а штабс-капитану «за нетвердость» — выговор и пригрозил отстранить от должности.

Слушая рассказ свидетеля Владимира Стремянного, Монин делал пометки в блокноте: «Выяснить все о Шкурове, допросить. Побеседовать с Федюшевым, Озеровым…»

12. ВСТРЕЧА В ПУТИ

Предрассветным осенним утром из небольшого домишки на окраине города вышел высокий человек в потертой кожаной куртке и брюках галифе, обшитых кожаными леями для верховой езды. Город еще спал. Пройдя мост через речку Джабай, человек быстро зашагал по тракту. Холодный ветер обдавал лицо путника. Он ускорил шаг в надежде что если не встретит какого-либо попутного транспорта, то к вечеру, может, еще успеет и пешком добраться до места.

В тот момент, когда человек в кожанке притворил за собою калитку, из другого двора, неподалеку, вышла пароконная подвода и двинулась по тому же тракту. На сене, взятом про запас, закутанный в брезентовый плащ, полулежал угрюмый возница. Хорошо отдохнувшие за ночь кони рвались вперед, но человек, правивший ими, натягивая вожжи, не давал им разогнаться, и кони, выгибая лоснящиеся от мелкого дождя шеи, сбивались на ровный шаг. Завидев на дороге пешехода, ездовой осадил коней, видимо, не желая обгонять идущего впереди. Так продолжалось с полчаса. Но вот бричка начала нагонять пешехода, и человек в кожанке взял вправо, к самой обочине тракта, освобождая путь. В правом кармане он нащупал ребристую рукоять револьвера. В то время на дорогах было небезопасно: по селам и колкам прятались в одиночку и группами недобитые белогвардейцы, еще не выловленные бандиты из «зеленых». При каждом удобном случае, если нападение сулило какую-либо поживу, они, не задумываясь, пускали в ход оружие, жестоко расправлялись со своими жертвами. Словом, на этой утренней дороге пешему можно было всего ожидать.

Оглянувшись, Монин — а это был он — разглядел в рассветной дымке силуэт человека, спокойно полулежащего в телеге. Возница не проявлял ни малейших признаков беспокойства, и это несколько озадачило чекиста. Так может вести себя, размышлял Монин, или очень смелый человек, или же отпетый бандит. Но кто бы он ни был, нужно быть готовым ко всему.

— Тпру, — натянул вожжи возница, поравнявшись с Мониным. — Далеко ли путь держите в столь ранний час? — Обращение на «вы» как-то не вязалось с внешним обликом незнакомца и его одеждой. В то же время от внимания Монина не ускользнули две насторожившие его детали: судя по первым же произнесенным им словам, незнакомец был не из тех, кого презрительно называли «деревенщиной». Зорким взглядом чекиста Монин заметил, что вожжи ездовой держал в левой руке, а правую засунул за борт брезентового плаща, выпиравшего на груди. Нетрудно было догадаться, что попутчик вооружен. Однако, как показалось Монину, нападать он не собирался. Поэтому, решил чекист, глупо было бы упускать возможность проехать хотя бы часть пути. Воспользовавшись тем, что незнакомец заговорил первым, Монин весело ответил:

— Путь мой не так далек, но и не близок.

— Садитесь, вдвоем веселее будет.

Монин легко прыгнул