Очаг - Валентин Холмогоров

– Красивые! – искренне выдохнул я, разглядывая издалека этих сильных и величественных животных.

– Эта красота тебя раздавит и не заметит, – скептически прокомментировала моя спутница. – Хотя жаль, что на Земле их перебили. Где еще такое увидишь?

Увидеть подобное зрелище где-то еще шансов и вправду было немного. В наших зоопарках мамонтов не показывают.

– Слышал байку, будто кто-то из хеленгарских погранцов однажды выслеживал в долине контрабандиста, да натолкнулся на дохлого мамонта. Дело по весне было, горные реки разлились, тот очутился на острове во время половодья, не смог оттуда выбраться да так и помер от голода. Пограничник, не будь дурак, надрал себе шерсти, из которой ему местные бабы за пару медяков свитер связали. Говорят, теплый свитер вышел, только колкий очень.

– У нас в Марине при Штабе сенбернар жил. Притащил кто-то щенком или сам приблудился, уже и не помню. Так один штабной писарь, который этого пса кормил и вычесывал, решил себе из него свитер сделать. Долго собирал шерсть в специальный мешок и все-таки связал себе джемперок, причем сам. Отличный свитер получился. Теплый. Вот только стоило ему в нем под дождь попасть, псиной начинало вонять так, что хоть вешайся. Представляю, чем воняет свитер из мамонта.

– Нужно было шерсть на Землю забрать и в керосине хорошенько вымочить, – со знанием дела сообщил я. – Мне мать когда-то рассказывала, что это помогает отбить запахи.

– Кстати, а почему вы с ней не общаетесь? – поинтересовалась как бы между прочим Лора.

– Да вот как-то так само собой вышло… – уклончиво ответил я, не желая развивать эту тему.

– И все-таки?

– Я тебе рассказывал уже, меня дед с бабкой воспитывали. Когда я родился, мать только-только поступила на первый курс консерватории. Была наивной молоденькой девочкой, влюбившейся по уши в первого подвернувшегося под руку парня. Вся в мечтах о прекрасном, вся в искусстве, бесконечно далекая от серой обыденности. А когда родила, выяснилось, что вот это кричащее и пачкающее пеленки существо – скорее не радость, а обуза. У нее учеба, экзамены, концерты… Хорошо, родители оказались рядом, было на кого спихнуть отпрыска.

– Значит, ты у нас потомственный музыкант, Ударник?

– Можно и так сказать. Хотя карьера исполнителя у нее в конечном итоге не задалась, талантливых артистов много, а вакансий на вершине Олимпа мало. Сейчас сольфеджио в музыкальной школе преподает. Растит будущее поколение.

– Выходит, в твоем воспитании мать участия не принимала?

– Виделись регулярно, а когда стал постарше – даже чаще, чем в детстве. Бабушка объясняла, что мама очень меня любит, но у нее куча важных дел, а папа переехал и потому совсем не может меня навещать.

– Он действительно переехал?

– Ага. В тюрьму. Пьяная драка в каком-то кабаке из-за какой-то очередной девицы, неудачное падение соперника головой об пол… В общем, в подробности я не вдавался, да и неинтересно мне это. Последний раз я его видел, когда мне исполнилось лет десять или одиннадцать. Приходил к бабке денег просить, да та его на порог не пустила.

– Понятно… – протянула Лора, глядя куда-то вдаль, не то провожая взглядом уже почти потерявшееся на горизонте стадо мамонтов, не то выискивая признаки перевала, до которого мы силились добраться. – А я отца вообще никогда не видела. Они с матерью разошлись еще до моего рождения. Когда мама научилась открывать порталы, она попала в Сурган, недалеко от Марине. Через два года вышла замуж за Беккера. Не скажу, что Берндт слишком увлекался моим воспитанием… Так, баловал подарками иногда да брал с собой в город, когда ездил за покупками. Мама меня любила по-настоящему, а вот Беккер скорее терпел, как вынужденную помеху.

– Она жива?

– Погибла пять лет назад. Попала под поезд в Марине. Говорят, что это был несчастный случай, но я почему-то не верю…

На какое-то время она снова замолкла, погрузившись в собственные мысли.

– Ударник, а что ты собираешься делать, когда все закончится? – неожиданно спросила девушка.

– Знаешь, как-то не задумывался об этом, – пожал плечами я. Угроза со стороны Очага сделалась в последнее время чем-то обыденным, привычным, и я попросту перестал мечтать о том, что может быть какое-то «после». За этот год в Центруме произошло столько важных и одновременно пугающих событий, что загадывать что-то дальше нескольких дней было решительно невозможно. Развязанная Сурганом война, которая по всем признакам грозила рано или поздно стать мировой в масштабах всего континента, фактический разгром Пограничной стражи, а теперь вот еще и эта история с проводниками, которых нам, кажется, удалось превратить в самых обыкновенных людей. Как тут загадывать на будущее?

– А я вот думала. И знаешь, я бы, наверное, осталась жить в Центруме. В каком-нибудь крупном городе вроде Антарии или Тангола, а то в здешних провинциях с тоски подохнешь. Вон у сурганцев даже метро в столице есть. И театры.

– Все равно тяжко здесь жить без бензина и пластмасс, – возразил я. – Паровые технологии достигли своего предела, а что у них еще есть? Ну, газ. Спирт еще, вон в Хеленгаре метанол в промышленных масштабах гонят, благо у них древесины полно. Но все равно это тупиковая ветвь. Не может цивилизация нормально развиваться без высокомолекулярной химии.

– Ничего, что-нибудь придумают, – отмахнулась девушка, – сто лет прожили, и еще сто раз по столько проживут. На мой век хватит.

– А почему не на Земле?

– Так у меня там нет ничего, – удивленно посмотрела на меня Лора, – ни кола, ни двора, ни родственников. Мать с отчимом и те здесь похоронены. Что мне делать на Земле, и главное, зачем туда возвращаться?

Против такого аргумента я ничего возразить не смог. Но сам я, наверное, ни за что не захотел бы остаться навсегда в Центруме. Все-таки данная таким, как я, природой возможность путешествовать из мира в мир именно тогда, когда мы этого захотим, дарила необычайное чувство свободы и защищенности, которого я столь неожиданно лишился. К этому оказалось очень трудно привыкнуть.

Ближе к закату на нашем пути стали попадаться торчащие из земли камни и неглубокие овражки, куда мы рисковали завалиться в сгущающихся сумерках – света тусклого масляного фонаря, закрепленного над капотом локомобиля, было явно недостаточно, чтобы разогнать вечерний сумрак. Пришлось остановиться для ночевки прямо посреди плато. В распадке между двумя сопками я обнаружил высохший пень с пустой сердцевиной, по-видимому, когда-то принесенный сюда лавиной. Сдвинуть его с места не получилось, потому было решено разместиться прямо возле узловатых корней, похожих на извивающиеся щупальца спрута. В полости, образованной сгнившей середкой пня, мы развели огонь. Лора уселась рядом, обхватив колени руками, и молча уставилась на пламя, игравшее красноватыми отблесками в ее глазах. Поблизости нашелся ручей с колюче-ледяной водой, которую я предпочел на всякий случай вскипятить на костре. Откуда-то приполз густой и вязкий туман, застлавший все окрест и превративший пейзаж в призрачный театр теней – видимо, сказывалась близость Разлома.