Фима. Третье состояние - Амос Оз

– Все в порядке. Я слушаю.

Выяснилось, что старик звонит только для того, чтобы сообщить: он нашел для Фимы маляров и штукатуров, которые придут на следующей неделе, чтобы привести в порядок его квартиру.

– Это арабы из деревни Абу Дис, что рядом с Иерусалимом, так что, на твой взгляд, Эфраим, бригада самая что ни на есть подходящая, ни единого изъяна.

И старик тут же рассказал милую хасидскую притчу о том, почему, согласно традиции, в раю праведникам предоставляют право выбрать меню – мясо кита или мясо буйвола. А суть в том, что всегда найдется какой-нибудь праведник-педант, который не согласится притронуться в раю к буйволятине, потому что не верит, что Господь Бог, благословенно имя Его, забил буйвола согласно всем иудаистским ритуалам. Тогда как для приготовления блюда из кита никаких ритуалов не требуется.

Отец все говорил и говорил, разъясняя глубинную мораль притчи, объясняя, что именно может быть принято за мораль лишь при первом, поверхностном взгляде, и Фиме вдруг показалось, что по телефонным проводам просачивается особый запах отца, этакий восточноевропейско-еврейский коктейль, в котором легкий аромат одеколона смешан с душком давно не проветриваемой одежды, вареной с морковью рыбы и с амбре густого ликера. Фима переполнился отвращением, которого тут же устыдился, но вместе с отвращением пробудилось и извечное его желание – перечить отцу, насмехаться над тем, что для того свято, выводить Баруха из себя.

– Послушай, папа, – перебил Фима, – во-первых, что касается арабов. Я уже тысячу раз объяснял тебе, что вовсе не считаю их великими праведниками. Пойми же наконец, что наш с тобой извечный спор вовсе не о чистом и нечистом, не об аде и рае. Я просто хочу, чтобы в людях всегда видели людей, папа. И в них, и в нас.

– Конечно, – протяжно, с канторским распевом подхватил отец, – никто не станет отрицать, что и араб создан по образу и подобию Господа. Опровергать сей факт не будет никто. Кроме арабов, Фимочка, которые, к нашему великому сожалению, ведут себя вовсе не как люди, созданные по образу и подобию Божьему.

И в ту же секунду Фима забыл свой обет любой ценой избегать политических дискуссий с отцом и принялся бурно говорить о том, что не должны мы уподобляться глупому и пьяному украинскому извозчику из его рассказов, убившему свою лошадь, потому что животное устало. Неужели арабы с “территорий” – это наша рабочая скотина? Что вы себе удумали? Что до скончания века они согласятся быть дровосеками и водоносами? Что во веки веков согласны будут пребывать у нас в добровольном рабстве? Разве они не люди? Всякие там Замбия с Гамбией в наши дни обрели независимость, и только арабы, проживающие на “территориях”, должны извечно возиться с нашими нечистотами, подметать наши улицы, мыть посуду в ресторанах, обхаживать наших стариков, да еще говорить нам “большое спасибо”? Ты бы согласился, если бы украинский антисемит уготовил такое будущее евреям?

А старик, воодушевленный речью Фимы, рассказал историю, случившуюся однажды в маленьком местечке на Украине. И история его, как обычно, потянула за собой длинный состав, вагоны которого были доверху нагружены всевозможными пояснениями и моральными сентенциями, пока Фиму не охватило отчаяние и он не завопил, что не нужны ему никакие маляры и штукатуры и что пора бы Баруху, черт возьми, прекратить вмешиваться в его жизнь, субсидировать, красить, штукатурить и сватать.

– Быть может, ты забыл, папа, но мне уже пятьдесят четыре.

Отец ответил ему спокойно:

– Прекрасно, мой дорогой. Похоже, я ошибся. Я виновен, я изменил, я… далее – по тексту молитвы “Исповедь перед Богом в своих грехах”. Хотя я все же подыщу тебе маляра-еврея, без изъяна. Без намеков на колониальную эксплуатацию. Если, конечно, остался в нашей благословенной стране хоть один такой праведник.

– Вот именно! – бурно возрадовался Фима, словно одержал великую победу. – Во всей этой несчастной стране не осталось ни одного еврея-строителя. Ни одного санитара, ни одного садовника! Вот что ваши “территории” сделали с мечтой сионизма! Арабы строят нам нашу землю, а мы восседаем и уплетаем за обе щеки и мясо кита, и мясо дикого буйвола. Да еще убиваем каждый день и тех, кто нас, из твоей притчи, обслуживает, и их детей только лишь потому, что они осмеливаются не быть счастливыми, не испытывать вечную благодарность за ту великую честь, которая выпала им, – чистить сортиры избранного народа до самого прихода Мессии!

– Мессия… – раздумчиво повторил Барух. – Быть может, он уже здесь, среди нас. Есть ведь отдельные личности, которые это утверждают. И только из-за таких чудесных парней, как ты, наш праведный Мессия прячет лицо свое. Рассказывают о дедушке Ури Цви Гирберга, великого нашего поэта, мудром раби Ури из Стрелиска, святом Серафиме, который однажды заблудился в лесу…

– Пусть там и блуждает! – оборвал отца Фима. – Пусть заблудится так, чтобы уже его не найти никогда! Ни его, ни внука его! Пусть себе блуждает в придачу с Мессией и его белым ослом!

Старик закашлялся, долго прочищал горло, подобно старому учителю, который собирается произнести нравоучительную речь, но вместо речи спросил Фиму с сожалением в голосе:

– Так вот какой твой гуманизм? Это голос приверженцев мира? Обожатель человечества надеется, что ближний его навсегда затеряется в лесу? Защитник ислама возжелал, чтобы исчезли с лица земли святые евреи?

На минуту Фима растерялся. Он уже раскаивался, что пожелал всем заблудиться в лесу. Но быстро пришел в себя и ринулся в контратаку, применив неожиданный маневр:

– Послушай-ка, Барух! Послушай меня внимательно. Я хочу зачитать тебе, слово в слово, что пишет об Индии энциклопедический словарь.

– Индия – поеду в Равалпинди я, – хохотнул старик. – Но… в огороде бузина, а в Киеве дядька. При чем здесь Индия? Злой дух, “дибук”, что вселился в вас, милый мой Фимочка, отнюдь не индийского происхождения, а чистых европейских кровей. Великое несчастье случилось с нами, потому что дорогие нашему сердцу молодые люди вдруг решили продать все духовные ценности Израиля за чечевичную похлебку фальшивого европейского пацифизма. Хотят быть Иисусом Назареем. Хотят показать христианам, как мы умеем подставлять вторую щеку. Любят наших ненавистников и ненавидят великого поэта Ури Цви Гринберга и даже его деда, святого Серафима. Разве не видели мы уже на своем веку прославленную европейскую гуманность? Не ощутили в полной мере собственными спинами всю тяжесть западной культуры? Досталось нам сполна этой культуры, от Кишиневского погрома до печей Освенцима. Расскажу тебе пронзительную притчу о канторе, который оказался – не приведи Господь, чтобы такое случилось с нами! – один-одинешенек на необитаемом острове перед Судным днем. И вот стоит себе одинокий еврей посреди мира, посреди всех времен, изумляясь…

– Погоди ты, – взвился Фима, – со своими изумленными канторами! Примерно в такой же степени, как Индия населена арабами, культура Запада – это Хмельницкий и Гитлер. Что за чушь несусветная! Если бы не западная культура, к твоему сведению, уважаемый мой господин, никого бы из нас не осталось, ни единого еврея, даже такого, кто мочой оросил бы стену. Кто, по-твоему, пожертвовал миллионами жизней, чтобы победить Гитлера? Не западная ли цивилизация? Включая и Россию? Вкупе с Америкой? Что, неужели твой святой раби из Стрелиска спас нас? Мессия дал нам наше государство? Ури Цви Гринберг дарит нам танки и реактивные самолеты да ежегодно осыпает нас дождем из трех миллиардов долларов? Денежки на карманные расходы, чтобы мы продолжали здесь бесчинствовать? Запиши и запомни, папа: всякий раз в истории, когда евреи, сойдя с ума, начинали прокладывать маршрут своего пути по мессианским картам, вместо того чтобы идти путем реальным, тут же следовала расплата – в виде жизней миллионов евреев. В еврейскую голову так и не удалось втемяшить простую мысль: Мессия – это наш ангел смерти. Вот и вся мудрость, Барух: Мессия – ангел смерти. Можно сколько угодно спорить, обсуждая главный вопрос: куда мы путь держим? Но только соблюдая одно железное правило: куда бы мы ни решили направить стопы наши, карта нам нужна реальная. А не мессианская.