Дьяволы и святые - Жан-Батист Андреа

Моя самая длинная беседа с аббатом состоялась лишь у меня в голове.

Но это не значит, что ее не было.

Однажды я все-таки оттолкнулся от чего-то твердого. А может, просто услышал голоса в голове, поскольку вся эта история вертится вокруг слуха, с самого начала. Проснувшись, я осознал свой самый великий грех. Он выплыл передо мной в воздухе, переливаясь всеми цветами радуги в апокалиптической мгле.

Предатель разболтал мой план целиком. Аббат и Лягух могли остановить меня в ту же секунду, как я вышел из спальни, однако позволили залезть на крышу, преодолеть спуск под проливным дождем, пробраться по заледеневшему карнизу, пока немели пальцы, а в каждую клеточку пробирался колючий холод. Я наплевал тогда на туманные законы логики, статистики и гравитации. Они были в курсе и позволили мне проделать весь путь, зная, что, если я упаду, кто-нибудь из Департаментского управления заинтересуется происходящим в приюте. Они подвергли меня этой головокружительной, ледяной опасности, потому что Сенак искренне, как миссионеры из прошлого, верил, что это ради моего же блага. Сенак верил в греховную сущность сирот и евреев, во все те убеждения, которые он с ударами кулаков перенял от другого аббата и от другого Лягуха. Чудовища порождают чудовищ. Сенак был порочным и злым, но от всего своего больного сердца, всей душой.

Как только аббат пришел ко мне в тот вечер, я прильнул к замочной скважине:

— Я прошу прощения, месье аббат.

— За что тебя простить, Джозеф?

— За то, что заставил вас наказывать меня. За то, что вы добры. Мое наказание — это прежде всего ваше наказание. Вы страдаете еще больше меня, и в этом мой самый великий грех.

Я задержал дыхание.

Свет погас, скрипнула дверь.

На следующее утро моя темница открылась. Показался желтый оскал Лягуха.

— Через час у тебя урок, поэтому не затягивай в душе. Но на мыло не скупись — от тебя воняет.

Я вышел через шестьдесят пять дней заточения. Если иногда кажется, будто мой взгляд витает далеко, простите меня. Просто мои глаза слишком долго всматривались в царство Забвения.

~

Джекпота не было, как не было и жетонов, брошенных вместо чаевых высокомерному крупье. Никаких шатаний по Тропикана-авеню среди песка и смолы в поисках выпивки в ближайшем баре, который уже через мгновение уходил в прошлое. Никаких кабриолетов и пальм, не отбрасывающих тени в кислотных ночах. Не было и столика у самой сцены, как и сцены вообще. Мы не поехали в Лас-Вегас.

Синатра оказался предателем. Когда я, полуслепой и хромой, вернулся в класс, едва не упав в обморок, Синатра уже месяц как покинул «На Границе». Мои по-прежнему зимние глаза смотрели на ту внезапную ослепительную весну — она врезалась в виски лезвиями из чистого золота. На неделю меня положили в медпункт, а потом пришлось освободить койку для малыша с отравлением.

Синатра лгал с первого дня в кабинете у аббата. Фрэнк никогда не отправлял эксперта — он вообще не ответил ни на одно письмо. В тот день Сенак сообщил Синатре, что объявился его биологический отец с целью пройти все необходимые процедуры и забрать сына из приюта. Настоящий отец оказался мясником в пригороде Каора, и его имя уже было вписано в свидетельство о рождении Синатры: не оставалось ни малейших сомнений в их родстве, в тесте больше никто не нуждался. Синатра поранил руку циркулем, чтобы мы поверили в историю с уколом. Ему было стыдно. Стыдно, что вместо певца из Вегаса его ждал мясник из Лота. Все те месяцы бумажной волокиты до своего ухода Синатра умолял аббата ничего не рассказывать. Сенак согласился при условии, что Синатра будет доносить обо всем происходящем в приюте. И не беспокоить по пустякам. Аббат жаждал серьезных проступков, и Синатра сдал Дозор.

Сенак позволил нам собираться, с паучьим терпением выжидая истинного, сочного прегрешения — моего. Ревущий Синатра признался во всем Проныре накануне своего отъезда, когда больше невозможно было тянуть и лгать: все увидели толстого лысого коротышку, вышедшего из фургончика с надписью «Наша конина такая свежая, что еще ржет!». Все увидели — вот прямо как я вас сейчас, — как толстяк неловко пожал руку Синатре и усадил его на пассажирское сиденье. Синатра уехал так же, как приехал в приют, — потупив взгляд. Мне не было его жаль. Я поклялся, что однажды врежу ему.

Тайное общество пришлось распустить. Дверь на крышу была закрыта, собранный Эдисоном приемник конфисковали, Мари-Анж заперли глубоко в долине. Члены Дозора до потери пульса занимались общественным трудом. Наверху больше не было увязших в звездных бурях стражников — приют «На Границе», как и вся планета целиком, остался без защитников. Тот год был чудовищным: самолеты разворачивали, людей убивали из-за цвета кожи — если ты не белый, тебе не жить, «Битлз» распались. Может, совпадение. Роза покинула регион сразу же после моего спуска в Забвение — так сказал Этьен, он был знаком с их садовником.

Лягух следовал приказу и пресекал малейшую попытку общения между бывшими членами Дозора. Ночью он внезапно вырастал из-под земли и проверял, лежим ли мы в своих постелях или под кроватями. Проныра посвятил все свое время сделкам, Безродный изнывал в компании малышей, Эдисон размышлял, как превзойти скорость света. Данни продолжал всматриваться в пустоту и ни с кем не разговаривал. По крайней мере после драки он отказался от мысли снова меня травить. Только Момо мог приближаться ко мне: «Блаженны нищие духом», от Матфея, 5: 3, поскольку нищие не представляют никакой угрозы. Аббат выбрал себе другого секретаря — блондинчика лет четырнадцати, который тут же заважничал.

Я медленно возвращался к своему сиротскому полусуществованию и наконец обратил внимание на переглядывания, кодовые знаки, записки, передающиеся из рук в руки в долю секунды. Однажды утром Лягух пропал. Пошли слухи, что его отвезли в больницу в Лурде, где ему предстояло провести ночь под наблюдением врача. Лягуха внезапно ударило током, когда он вышел из комнаты и дотронулся до выключателя в коридоре. Каким-то образом фазный кабель сместился, соприкоснувшись с металлической рамкой выключателя. Лягуха отбросило к противоположной стене на двухстах двадцати вольтах добротного пиренейского электричества — иногда из-за прорванной плотины оно подскакивало до двухсот пятидесяти. Вполне хватит, чтобы тело отлетело в одну сторону, а душа — в другую, но у Лягуха не было души, поэтому он выжил. Весь день Эдисон ходил с довольной рожей: из некоторых сирот все-таки получаются хорошие электрики.

Проныра разбудил меня в полночь, прижав палец к