Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

Они притихли, словно слушали кифареда. Слова мои не могли бы произвести подобного впечатления. Нечто невидимым облаком окружило нас, и я говорил из его глубин. Сказитель поведает вам, что это – присутствие бога.

– Вы увидели во мне чужака, – снова заговорил я. – Много мужей скитаются по свету ради наживы; они жгут города, угоняют скот, сбрасывают мужей со стен и забирают себе их жен. Так они живут, и окажись один из них на моем месте, для него это было бы выгодной сделкой. Но я воспитан в царском доме, где наследник зовется пастырем своего народа, потому что он защищает свое стадо от волка. Мы приходим, когда бог призывает нас, а когда он в гневе, мы служим ему жертвой. Мы идем на это собственной волей, потому что боги ценят дар, принесенный с желанием. Так и я пожертвую ради вас своей жизнью. Но только когда бог позовет меня, я отвечу за вас перед ним, но не перед каким-нибудь смертным. Это знает и мой отец, но он согласен. Такую-то сделку я и заключил в Афинах. Принимайте меня таким, как я есть. Другим я быть не могу. Вы слыхали мои слова, и если я не царь вам, меч мой у вас в руках, рядом со мной нет никого. Делайте, что сочтете правильным, а потом отвечайте перед небесами.

Я ждал. Наступило долгое молчание. Потом Биас встал, подошел к тому, у которого оказался мой меч, и взял оружие из его рук. Когда он вернул мне меч, буйный Аминтор крикнул:

– Тесей – царь наш!

И тут уже завопили все.

Но Биас молчал. Когда все смолкли, он, вскочив, стал рядом со мной и сказал:

– Хорошо. Сейчас вы можете радоваться, но кто из вас готов встретиться с проклятием? Помните: не приводить его назад в Элевсин, а оставить умирать в одиночестве.

Они что-то забормотали, и я спросил:

– Что еще за проклятие?

Биас отвечал:

– Царица наложила проклятие холодом на всякого, кто позволит тебе пройти.

– А что это такое? – спросил я, решив, что лучше заранее знать, с чем предстоит иметь дело. – Расскажите мне.

Они же увидели в этом отвагу.

– Холод в теле и очаге, холод в битве и холодная смерть, – проговорил Биас.

На мгновение резкая прохлада тронула мой затылок. А потом я прикинул, что к чему, и расхохотался.

– Пока я гостил в Афинах, – проговорил я, – царица пыталась меня отравить. Тогда-то я и узнал, что Ксанф действовал по ее поручению. Кстати, однажды она сама пыталась убить меня; видите шрам? Зачем бы все эти хлопоты, если достаточно одного проклятия? Так ведь? А кто видел, как оно действует?

Только что они слушали с серьезными лицами; но тут кто-то за моей спиной отпустил непристойную шутку. Я слыхал ее прежде, но когда предполагалось, что меня нет рядом. Они снова развеселились и громко закричали.

Но через какое-то время смуглый юноша, которому не понравилось убийство Файи, проговорил:

– Два года назад она прокляла одного мужа. Он громко вскрикнул и рухнул оземь, оцепенев как столб, потом встал, обратил свое лицо к стене и не пил, не ел до самой смерти.

– Что ж, возможно, – отвечал я. – Быть может, он заслуживал смерти, и ни один бог не защитил его. Но я служу Посейдону. И на этот раз Матерь Део, быть может, выслушала своего супруга. Это неплохо и для женщины, и для богини.

Слова мои доставили им особое удовольствие, в особенности тем из юношей, кто ухаживал за девицами, не нравящимися их матерям. Они вновь принялись хвалить меня; на этот раз я победил. Могу, кстати, заметить: в положенное время все они женились по велению сердца. В итоге одной половине достались хорошие жены, другой – плохие; словом, как и было всегда. Однако теперь с плохими женами стало легче справляться.

Должно быть, бог был милостив ко мне, поставив на моем пути в первый черед спутников. Я знал их, чувствовал их реакцию, понимал, как лучше ответить. Это была моя ученическая работа. Но когда я выехал навстречу дружине, то узнал вещь, которую невозможно забыть: манипулировать толпой много проще, чем несколькими людьми.

Дружина стояла возле моря, там, где подножия гор подступают к берегу. Это перешеек афинской дороги, его охраняют с незапамятных времен. Здесь возвели грубую стену из бревен и валунов, и все, кто мог взобраться наверх, стояли сейчас на ней. Я знал, что меня выслушают: они же были элевсинцы – их снедало отчаянное любопытство.

Посему я созвал совет, стоя на песке возле невозмутимых волн пролива, и белые чайки серебрились в голубом небе, а ветер, прилетевший от Саламина, перебирал султаны на шлемах. Постаравшись вспомнить все, что я знал об этих людях, я заговорил. Уже предки их жили бок о бок с эллинскими царствами. Они видели обычаи в землях, где правят мужчины, и, как я прекрасно знал, завидовали им.

Закончив речь, я сразу понял, на чью сторону им хотелось встать. Но они все еще боялись.

– Послушайте, – сказал я. – Или вы думаете, небо желает, чтобы женщины правили вечно? Слушайте же, я расскажу, как это началось.

Они примолкли – я знал, как здесь любят повествования.

– Давным-давно, – начал я, – когда первые люди еще делали себе мечи из камня, все мужи были невежественны и жили подобно зверям, собирая дикие ягоды. Они были настолько глупы, что считали женщин волшебницами, сами по себе зачинавшими плод, без участия мужей. Неудивительно, что женщины казались им могущественной силой! Если она скажет мужу «нет», кто потеряет, кроме него? Она, дескать, умеет зачинать от ручья и ветра, а он вовсе ни при чем. Поэтому мужи приползали к ним на животе. Так было до одного дня.

И я рассказал им о муже, первым узнавшим правду. Эта повесть известна каждому эллину, но элевсинцы не слыхали ее, а посему хохотали.

– Но все это было давно, – продолжал я свою речь. – Теперь времена иные. Только этого не скажешь, если поглядеть на кое-кого из вас. Вы цепляетесь за свои страхи, словно они посланы небесами.

И вновь я ощутил, как нечто соединило нас, подобно наполненной кровью пуповине. Сказители говорят, что так является Аполлон. Если ты верно признавал его, он свяжет слушателей золотой нитью, а конец ее вложит в твою руку.

– Есть мера во всем, – говорил я. – Я пришел не для того, чтобы оскорблять богиню – все мы ее дети. Но как нужны и мужчина и женщина, чтобы сделать ребенка, так, чтобы сотворить мир, нужны богини и боги. Матерь Део рождает хлеб, но ее оплодотворяет семя бессмертного бога, а не смертного человека, обреченного на гибель. Вот будет зрелище, если устроить им свадьбу! А почему бы и нет? Бог шествует из Афин в ее родной дом со свадебными факелами, подобающими величию невесты, и предстает перед богиней в ее священном гроте; тем временем оба города поют и пируют.

Я еще не думал ни о чем таком. Мысль эта пришла мне в голову прямо на месте. Я знал, что люди любят знамения; им хотелось бы видеть, как вершится мойра среди смертных мужей. Быть может, потому меня и осенило. В удачный день бог сопутствует человеку; думается, он и надоумил меня. Настало время перемен, и я оказался под рукой. Потом я действительно установил подобный обряд. Точнее говоря, я послал за аэдом, когда-то посетившим Трезен, потому что он казался более пригодным для такого дела, чем кто бы то ни было. Он поговорил со старейшими жрицами, помолился Матери Део, воззвал к Аполлону, прося у бога совета; и новый праздник вышел настолько прекрасным, что никто более не захотел перемен. Сам сказитель говорил, что не сделал ничего лучшего в своей жизни и не будет жалеть, если эта работа окажется последней.