Ученица. Предать, чтобы обрести себя - Тара Вестовер

Результаты экзамена стали известны через несколько дней. Я не сдала.

Как-то зимой, когда я была совсем маленькой, Люк нашел на пастбище филина. Птица была без сознания. Она почти замерзла. Она была черной и большой, по крайней мере, мне тогда так показалось. Люк принес филина домой, и мы любовались его красивым оперением и острыми когтями. Помню, как я погладила его полосатые перья, такие гладкие, словно вода. Отец держал безжизненную птицу. Я знала, что, если бы филин был в сознании, нам никогда бы не удалось приблизиться к нему. Я оскорбила саму природу, просто прикоснувшись к птице.

Перья филина были покрыты кровью. Шип впился в его крыло.

– Я не ветеринар, – сказала мама. – Я лечу людей.

Но она все же вытащила шип и промыла рану. Отец сказал, что крыло заживет через несколько недель, а филин очнется гораздо раньше. Почувствовав себя в ловушке, в окружении хищников, он будет биться до смерти, стараясь освободиться. Он – дикая птица, а в дикой природе такая рана смертельна.

Мы положили филина на линолеум у черного хода. Когда он очнулся, мы сказали маме, чтобы она не ходила на кухню. Мама ответила, что пусть лучше филин замерзнет до смерти, чем поселится на нашей кухне. Она прошла мимо птицы и начала греметь кастрюлями, готовя завтрак. Филин захлопал крыльями, заскреб когтями по двери, в панике пытаясь выбраться. Мы закричали. Через два часа отец отгородил половину кухни фанерными щитами. Филин прожил у нас несколько недель, а мы ловили для него мышей. Иногда он их не съедал. Убрать тушки мы не могли. Запах смерти был сильным и отвратительным. Входя на кухню, мы словно получали удар под дых.

Филин беспокоился все больше. Когда он начал отказываться от еды, мы открыли черный ход и выпустили его. Птица не излечилась полностью, но отец сказал, что на горе ему будет лучше, чем у нас. Он был для нас чужим. И научить его быть своим мы не могли.

Я хотела рассказать кому-нибудь, что провалила экзамен, но что-то не позволяло мне звонить Тайлеру. Может быть, мне было стыдно. А может быть, я не хотела его тревожить, он готовился стать отцом. Со своей женой Стефани он познакомился в Пердью, и они быстро поженились. Она ничего не знала о его семье. Мне казалось, что новая жизнь – и новая семья – нравилась Тайлеру больше, чем старая.

Я позвонила домой. Трубку снял отец. Мама была на родах, когда мигрени прекратились, она стала чаще заниматься повивальным делом.

– Когда вернется мама? – спросила я.

– Не знаю, – ответил отец. – С тем же успехом могла бы спросить у Господа. Это Он решает. – Он хмыкнул, потом спросил: – Как учеба?

Мы с отцом не разговаривали со времени инцидента с видеомагнитофоном. Я чувствовала, что он пытается меня поддержать, но не могла признаться, что провалила экзамен. Мне хотелось сказать ему, что все хорошо. Я даже представила, как говорю это.

Но вместо этого я сказала:

– Неважно. Я не представляла, что будет так тяжело.

Наступила пауза. Я буквально видела, как каменеет лицо отца. Я ждала резкого ответа, но он тихо произнес:

– Все будет хорошо, дорогая.

– Не будет, – ответила я. – Я не смогу получить стипендию. Мне даже экзамены не сдать. – Голос у меня задрожал.

– Не будет стипендии, ну и пусть, – сказал отец. – Может быть, я смогу помочь тебе деньгами. Мы подумаем… Просто будь счастлива, хорошо?

– Хорошо, – согласилась я.

– Если хочешь, приезжай домой.

Я повесила трубку, не в силах понять, что это было. Я знала, что это продлится недолго, наш следующий разговор будет совсем другим, нежность этого момента забудется, а на первый план выйдет наша бесконечная борьба. Но в тот вечер отец хотел помочь. И это было важно.

В марте у нас был второй экзамен по западному искусству. На этот раз я приготовила себе карточки. Часами запоминала написание незнакомых имен, преимущественно французских (теперь я понимала, что Франция – это часть Европы). Жан-Луи Давид, Франсуа Буше… Произнести эти имена я не могла, но уже могла написать.

Мои конспекты были ужасны, и я попросила у Ванессы разрешения воспользоваться ее тетрадями. Она посмотрела на меня скептически. Мне показалось, что она заметила, как я списываю у нее. Она сказала, что дать конспекты мне не может, но мы можем позаниматься вместе. После занятий я пошла к ней. Мы уселись на полу, скрестив ноги, и раскрыли конспекты.

Я пыталась читать свои записи, но предложения были обрывочными и непонятными.

– Не думай о конспектах, – сказала Ванесса. – Они не так важны, как учебник.

– Какой учебник? – удивилась я.

– Ну, учебник, – рассмеялась Ванесса. Она восприняла это как шутку, но я вовсе не шутила.

– У меня нет учебника.

– Конечно же есть! – Ванесса указала на толстую книгу с картинами, по которой я пыталась выучить названия и имена художников.

– А, этот… Я просматривала его.

– Ты просматривала его? Ты его не читала?!

Я непонимающе смотрела на Ванессу. Мы учились искусству и музыке. Нам дали диски с музыкой для прослушивания и книгу с картинами, чтобы их смотреть. Мне и в голову не приходило читать книгу по искусству, я же не читала диски.

– Я думала, что нам нужно лишь рассматривать картины.

Собственные слова показались мне глупыми.

– Значит, когда нам говорили изучить раздел со страницы пятьдесят до страницы восемьдесят пять, ты не думала, что их нужно прочитать?

– Я думала, нужно рассматривать картины, – повторила я.

Во второй раз это прозвучало еще глупее.

Ванесса начала листать книгу, которая неожиданно показалась мне настоящим учебником.

– В этом твоя проблема, – сказала она. – Тебе нужно читать учебники.

В голосе ее послышался сарказм. Мой поступок – после шутки о холокосте и списывания на экзамене – показался ей чрезмерным. Она была сыта по горло. Ванесса сказала, что мне пора идти. Ей нужно готовиться к другому предмету. Я взяла свои конспекты и вышла.

Оказалось, что Ванесса дала мне превосходный совет – читать учебники. На следующем экзамене я получила «В», а в конце семестра уже «А». Это было чудо, я так это и воспринимала. Каждый вечер я училась до двух-трех часов ночи. Я верила, что это цена, которую мне нужно заплатить за поддержку Господа. Я хорошо успевала по истории, еще лучше по английскому. Лучше всего были мои результаты по теории музыки. Получить полную стипендию мне вряд ли бы удалось, но я уже думала, что смогу претендовать на половинную.

На последней лекции по западному искусству профессор объявил, что, поскольку многие студенты провалили первый экзамен, он решил его не учитывать. Чудо! Моя провальная оценка исчезла. Мне хотелось прыгать от радости, обнять Ванессу. Но потом я вспомнила, что она больше со мной не садится.