Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас

В первом ящике в основном содержалась переписка между Стамбулом и Санкт-Петербургом: личные послания, приглашения, неприкрытые угрозы, скрытые угрозы, жалобы, извинения, несколько просьб о предоставлении убежища. Письма были большей частью на французском, с вкраплениями русского и турецкого. Элеоноре было понятно почти все, хотя время от времени русский консул упоминал какие-то пока неизвестные ей договоренности, разговоры и имена. Она читала до обеда, наскоро перекусила и вернулась к работе. К тому времени, когда господин Карум постучал в дверь, чтобы пригласить ее к ужину, Элеонора почти справилась с первым ящиком. Конечно, ей пока что не хватало многих деталей, но в целом характер отношений между Османской империей и Россией был ей уже ясен.

В течение двух следующих недель Элеонора ежедневно погружалась в эфемерный мир дипломатических отношений, взаимной неприязни и шатких союзов. Чем больше она читала, тем лучше начинала разбираться в геополитике. Война 1878 года, закончившаяся подписанием Берлинского мирного договора, вынудила Османскую империю отказаться от значительной части владений в Юго-Западной Европе. Русские получили обратно контроль над рядом крымских портов, Босния отошла Габсбургам, на карте возникли новые государства, такие как Румыния и Болгарская автономия. А в это время Франция и Великобритания кружили, словно стервятники над полем битвы, в поисках поживы.

Османская империя оказалась заложницей непростых отношений между Петербургом, Веной, Лондоном и Парижем и обратилась за поддержкой к Берлину. Попечениями великого визиря немецкие старшие офицеры получили должности военных советников, кайзера в Стамбуле встречали парадом имперского войска. «Дойче банк» выдал гигантский кредит, большую часть которого предполагалось пустить на строительство железнодорожной ветки между Стамбулом и Багдадом, составной части Берлино-Багдадской магистрали. Такая транспортная артерия, писал кайзер султану Абдул-Гамиду в личном письме, не только укрепит могущество обеих империй, но и станет залогом взаимовыгодных отношений на многие годы. Письмо кайзера заканчивалось неожиданно — протокольными словами прощания и на удивление легкомысленной подписью: «С надеждами на союз, Вилли».

Почти две недели Элеонора засыпала мгновенно, хотя даже во сне хитросплетения международной политики не покидали ее мыслей. Но в ночь перед второй аудиенцией ей никак не удавалось заснуть. Ночь укрыла город черным шелком, тут и там звезды поблескивали на бездонном небе, словно кто-то просыпал сахар на покрывало, бездомные коты вышли на ночную прогулку по набережной. Корабли скользили по водам пролива, полная луна мерцала отраженным светом. Элеонора перевернулась на живот и с головой накрылась одеялом. О бессоннице она читала в трактатах Аристотеля и в «Песочных часах». В книге это состояние служило фоном для романтических сцен: вот молодой полковник Раеску, недавно потерявший отца, бродит по саду родного дома с чашкой теплого молока в руках, а на его губах замирает мелодия еще не написанной сонаты. Но читать о бессоннице и страдать от нее — совсем разные вещи. Ей уже давно пора было спать, а голова гудела от усталости и страха, как будто на шею повесили гирю. Спать хотелось отчаянно, но чем отчаяннее она пыталась заснуть, тем хуже становилось: мысль о завтрашнем дне не давала ей покоя.

Все шесть ящиков документов — сотни страниц бряцания оружием и взаимных упреков были изучены. Но вот что сказать, когда султан попросит у нее совета, — этого она до сих пор не знала. Так уж случилось, что положение на карте мира связало судьбы двух государств в кровавый узел, который они и не пытались ослабить, то сражаясь за земли, в сущности не столь важные для обеих сторон, то вооружая армии, то заигрывая с Великими Державами. Даже знай она, что сказать, разве ей, Элеоноре Коэн, удастся примирить этих упрямых могущественных противников?

Трижды за ночь гудок туманного горна подсказывал бесприютным кораблям путь через пролив, трижды нарушал сон стамбульцев. Четвертый гудок разбудил Элеонору, которая задремала незадолго до рассвета. Пробуждение было окончательным. До завтрака было еще далеко, но огонь на кухне уже горел. Торговцы лепешками нарушали утреннюю тишину, напоминая крикливых чаек, отбившихся от стаи. Хвостатые хищники, мяукавшие всю ночь под окнами, вернулись в свои логова с добычей. Раз уж заснуть не удастся, надо еще раз просмотреть документы, решила Элеонора.

Она не особенно удивилась, застав бея в библиотеке, но его вид поразил ее. Он проспал всю ночь в кресле у камина, сюртук совсем измялся, глаза покраснели, веки набрякли, как бывает у ленивых собак. На столе рядом с ним стояла пустая чайная чашка и керосиновая лампа, рядом лежала связка писем. Ящики мирно пребывали на своем месте под портьерами. Элеонора прикрыла дверь, с ногами вскарабкалась на стул напротив бея и обхватила колени руками. Она смотрела, как он спит, в камине потрескивал огонь, но тут сквозь портьеры в комнату проник первый луч солнца, бей шевельнулся и открыл глаза.

— Элеонора. — Он обвел глазами библиотеку и чуть слышно спросил: — Сейчас утро?

— Да, почти.

Он встал и тщательно расправил смятую одежду.

— Мне было никак не заснуть, — сказал он и бросил взгляд на рисунки на столе.

Элеонора поджала ноги под платьем.

— И мне.

Они помолчали, бей извлек пенсне из внутреннего кармана, поискал носовой платок, не нашел и протер стекла о рубашку. Потом он взял два верхних письма из связки и протянул ей.

— Я думал подождать, пока ты чуть повзрослеешь. Но по-моему, время уже пришло.

— Спасибо, — ответила Элеонора, хотя не очень понимала, за что благодарит.

— Я, пожалуй, оставлю тебя. Тут есть над чем подумать, — сказал он и ушел, унеся остальные письма с собой.

Элеонора склонилась над письмами, которые дал ей бей. Она узнала одно из писем: то самое, что она нашла несколько месяцев назад в ящике полковничьего стола. Все грязное, заляпанное, в отпечатках пальцев, без марки и почтовых штемпелей, без обратного адреса. На конверте написано: «Госпоже Дамакан для передачи Монсефу Барку-бею». Она прижала конверт к лицу и вдохнула. Сложенная вдвое бумага по краям пожелтела, два листа были с обеих сторон исписаны мелким, торопливым почерком. Чернила уже начали выцветать, но при свете утреннего солнца она без труда смогла разобрать написанное.

Дорогой Монсеф-бей!

От души надеюсь, что это письмо найдет Вас в добром здравии и полном благополучии, хотя я совсем не уверен, что оно вообще когда-либо попадет к Вам в руки. Ни в коей мере я не сомневаюсь в надежности моей посланницы или в ее горячем желании передать Вам эту эпистолу, тем более что я пишу по ее настоянию. Но судьба женщины, которая решается в одиночку совершить такое путешествие, да еще в самый разгар войны, не может не вызвать некоторого опасения. Как бы то ни было, другого выхода у меня нет. Телеграфная связь до сих пор не восстановлена, почтовая служба не работает.

Как Вам известно, Констанца пала под натиском русской кавалерии около двух недель назад. За это время я стал свидетелем таких ужасов, которые не мог даже помыслить: грабежи, поджоги, вандализм, чудовищное насилие над женщинами. Не время сейчас рассказывать обо всем, хотя забыть то, что я видел, мне не удастся до конца моих дней. Добавлю лишь то, что репутация казаков оказалась вполне заслуженной: они грубы, жестоки и, все как один, пьяницы. С сожалением признаю, что османское войско ничуть не лучше. Те несколько сотен трусов, что были расквартированы в Констанце, бежали накануне атаки, оставив город без защиты. Однако не буду занимать Ваше время этими подробностями. Не сомневаюсь, что Вы слышали немало подобных рассказов, а я еще не сообщил Вам самого главного.