Кроме шуток - Сара Нович

по так называемому “стандартному времени глухих”, хронически опаздывая всюду минут эдак на сорок пять. Фебруари оглядела толпу и не увидела в ней Уоркманов. Остин, наверное, еще был в своей комнате, зная, что нет смысла выходить заранее и ждать на улице.

В обычные выходные все было проще – дети, которые не хотели или не имели возможности возвращаться домой, могли получить разрешение переночевать у друзей. Но на время каникул эти разрешения были недействительны, а значит, учеников, в чьи районы не ходили автобусы, должны были забирать родители. Неудивительно, что эти дети обычно были наиболее уязвимыми. В их число входили плачущие малыши из подготовительного класса и первоклассники, которые начали общаться только в школе и устраивали демонстративную истерику при мысли о возвращении домой. Фебруари чувствовала одновременно и желание защитить этих детей, и едкую смесь жалости и гнева по отношению к родителям, которые смотрели на нее несчастными глазами, как будто такова судьба и они ничего не могут изменить. Надо было попытаться! – хотелось закричать ей, хотя она знала, что с ее стороны несправедливо предполагать, что они не пытались. Самое большее, что она себе позволяла, – это напомнить им о бесплатных занятиях по АЖЯ для друзей и членов семьи. Но обычно она ничего не говорила, изо всех сил старалась никуда не лезть и заниматься логистикой: подсказывала родителям, куда проехать, распределяла по общежитиям бригады, которые проводили генеральную уборку, или крутила в руках рацию, демонстрируя, что следит за безопасностью.

Были в школе и дети, находящиеся под временной опекой в разных приемных семьях, и это означало, что автобус за ними не приедет и они ждут появления какого‐нибудь издерганного соцработника. А еще были так называемые “Мэллои” – семьи, которые не спешили, а иногда и вовсе отказывались забирать своих детей. Фебруари встретила тех самых Мэллоев, с которых все и началось, много лет назад, но они были первыми такими людьми, с которыми она столкнулась за свою карьеру, и эта фамилия стала у нее именем нарицательным для родителей, которые предпочли бы, чтобы у них не было ребенка. У Мэллоев был милый, очень восторженный сын по имени Джейми, который, как нарочно, отличался от своих светловолосых и веснушчатых родителей еще и всклокоченными черными волосами, как будто мало было одной глухоты. Первые пару раз, когда они не приехали, Фебруари думала, что это неудачное стечение обстоятельств. Тогда она еще и предположить не могла, что родители могут не заботиться о своем ребенке. Но к концу первого года обучения Джейми, когда Мэллои так и не объявились, чтобы забрать своего сына и его вещи на летние каникулы, Фебруари поняла: это не случайность. Она звонила и звонила по номерам, указанным в его карточке с контактами для экстренных ситуаций, и ждала до пяти вечера, когда все остальные давно уже разъехались, так как это был короткий рабочий день. А потом позвонила в полицию.

Появился заместитель шерифа и отвез Джейми в участок, где, как она позже узнала, Мэллоям угрожали органами опеки. На следующий День благодарения все повторилось. Фебруари беспомощно наблюдала за тем, как они сбагривали Джейми из одной семьи в другую, пока он наконец не подал официальное заявление об отказе от опеки. Из сплетен сообщества глухих она узнала, что теперь он живет в Рочестере и стал электриком. Судя по всему, счастлив. Судя по всему, это исключение из правил.

В этом году Мэллоями были Шнайдеры: их дочь Эмили ходила туда-сюда вдоль дороги, ускоряя шаг по мере того, как толпа редела, и явно боясь, что ее опять заберут последней.

Как и у Мэллоев, у Шнайдеров был еще один ребенок, слышащий, и контраст между ним и Эмили только усугублял ее положение. Джейми кочевал из одной приемной семьи в другую, а его братья и сестры жили в родном доме. Что же касается Эмили, то ее почти всегда одевали в вещи старшего брата, которые были ей велики, и это, конечно, не было преступлением само по себе, но в свете упорных попыток родителей забыть о ее существовании выглядело особенно издевательски. К пяти вечера Фебруари пребывала в очень мрачном расположении духа и недоумевала, почему Шнайдеры так обращаются с дочерью, если учесть, что Эмили хорошо владеет устной речью и входит в число детей, лучше всех освоивших импланты. Но разве все эти вещи повышают ценность ребенка? Разве ребенок, которого можно сделать более-менее “слышащим”, больше заслуживает любви?

Фебруари вытащила из заднего кармана мобильный и позвонила шерифу, упрекая себя за то, что ей вообще пришло в голову ранжировать детей. Но что бы она там ни думала, это все равно не помогло бы ни Эмили, ни другим детям, если любовь родителей к ним зависела от того, насколько хорошо их ребенок мог сойти за нормального. К тому времени, как она повесила трубку, ее гнев остыл и перетек в отчаяние при мысли о том, что может случиться с Эмили и подобными ей учениками в следующем году, когда родителям придется заботиться о них полный рабочий день.

Пошли, – сказала Фебруари через некоторое время. – Можем подождать в моем кабинете. У меня есть печенье.

Уводя девочку внутрь, она услышала вдалеке вой сирен и догадалась, что это уже едет шериф, хоть она и не звонила на линию экстренной связи. Видимо, сегодня день в округе Колсон выдался спокойным.

Я спросил, как дела в школе. Если я говорю жестами, это не значит, что ты можешь меня и-г-н-о-р-и-р-о-в‐а-т-ь!

Чарли была поражена тем, насколько хорошо отец научился говорить на жестовом языке. Его словарный запас был невелик, но суть он уловил быстро и прекрасно обходился тем, что дактилировал неизвестные слова или объяснял их через другие. На их вечерних занятиях он уже обошел некоторых одногруппников, которые занимались АЖЯ дольше, – мам, для которых изучение нового языка явно было непростой задачей. Чарли была рада, что отец делает успехи, но в то же время злилась, что он не пытался научиться раньше. Она гадала, чего он боялся – неудачи? своей жены? – и как могло бы выглядеть ее детство, будь у нее прибежище языка, пусть и маленькое, где она могла бы укрыться.

Извини, я задумалась.

Ты имеешь в виду – замечталась.

Скорее тону в болоте стыда, подумала Чарли, все еще прокручивая в голове события их поездки в Колсон. Она так и не нашла в себе смелости по‐настоящему поговорить с