Свой ключ от чужой двери - Инна Бачинская

Дрянь! Я попытался было подняться, но она толкнула меня обратно в кресло, приказав: «Сидеть!», и принялась обрабатывать мое лицо перекисью. Я сцепил зубы от боли. В дверь заколотили кулаками. Ведьма даже не вздрогнула, и я уже в который раз подивился ее выдержке. Из коридора раздавались возмущенные вопли. Видимо, Эдик с друзьями обыскивали артистические уборные. Вдруг раздался резкий высокий голос, спрашивающий, кто они такие и что им нужно. Разгорелась перебранка. Видимо, прибежала охрана.

– Стоять! Стреляю!

Эти шутить не намерены. Мне казалось, я слушаю радиопьесу.

– Все! Уходим! – это уже Эдик. – Братва, все в порядке. Тут один наш клиент потерялся.

Топот ног, звук захлопнувшейся двери и тишина.

– Как я понимаю, хозяин этой комнаты сейчас закончит номер и вернется, – прошептала Ведьма. – А ваши друзья околачиваются рядом. Что будем делать, Вячеслав Михайлович?

Я пожал плечами, угрюмо глядя в пол.

– Я понимаю, вам уже все равно. После того, как вы получили по морде от Эдуарда, вы унижены, растоптаны и жизнь потеряла для вас всякий смысл. Но выбираться-то нужно. Как? Есть идеи?

Меня поразил ее жесткий тон. Она подошла к стене и принялась перебирать одежду. Сняла платье в блестках, еще одно, черное с красными оборками внизу, балетную пачку, зеленую тунику из блестящей ткани.

– Вот! – сказала наконец. – То, что нужно. Вам пойдет!

Я подумал, что она определенно сошла с ума, если думает, что я это надену.

– Вячеслав Михайлович, – она положила ладони мне на плечи и заглянула в глаза, – вы хоть понимаете, с кем имеете дело и что может случиться? И никто не придет вам на помощь. Народ будет тупо смотреть, как вас убивают, а полиция даже не подумает вмешаться. Хотя какой народ, какая полиция? Глубокая ночь, шалман этот в тупике, здесь и фонари не горят. Через, – она взглянула на часы, – через полчаса заведение закрывается. Нам нужно уйти вместе с толпой, понимаете? После облома Эдик нас из-под земли достанет. Не только вас, но и меня – за огнетушитель.

– Спасибо, – проблеял я, – вы спасли мне жизнь.

– И еще раз спасу, – мигом среагировала она, – только не мешайте! Тем более это я вас привела сюда! Честное слово, не нарочно! Вы же знаете, что билеты мне подарила ваша родственница Нонна. Какой-то сюр, честное слово! – Она хихикнула. – Вот! – Она протянула мне одежду. – Быстрее, ради бога! Раздевайтесь!

Она была, конечно, права. В том, что нас ожидают на улице, я не сомневался. Я дотронулся пальцем до скулы и тут же отдернул руку, едва не зашипев от боли. Молча стал расстегивать пуговицы на рубашке.

– Я не понимаю, почему он напал на меня? – Мне удалось наконец выразить мысль, которая не давала мне покоя. – Почему?

– Он считает вас убийцей!

– Почему именно сейчас? А не вчера? Или позавчера?

– Какая разница? Вы спровоцировали его своим вызывающим поведением. Тише! – Она приложила палец к губам. – Кто-то идет!

Мы затаили дыхание. Человек, не замедляя шага, прошел мимо двери. Ведьма бросилась к окну.

– Быстрее! Черт, забито гвоздями! Значит, так! – Она принимала решения мгновенно. – Задача немного усложняется. В окно не получится. Придется идти через фойе. Главное, помните, что вас теперь и родная мама не узнала бы.

Она подтолкнула меня к зеркалу, и я, содрогнувшись от неожиданности, вместо знакомой личности увидел здоровенную тетку в растрепанном рыжем парике, с раскрашенной самым хамским образом физиономией, наряженную в темно-зеленую тунику, расшитую серебряными блестками по вороту, и слаксы, которые были ей коротки. На ногах у тетки красовались белые тапочки – единственная подходящая обувь, которую нам удалось найти в гримерной.

– Мне нравится! – одобрила Ведьма. – Вячеслав Михайлович, домой не идите, переночуйте на вокзале или на скамейке в парке. Ночи уже теплые. Утром позвоните. Двинули!

Она повернула ключ в замке, осторожно высунула голову в коридор. Махнула мне рукой – мол, все в порядке. У двери, ведущей в фойе, мы остановились. Ведьма закурила. Мы поспели в самый раз. Фойе было полно расходящегося народа. Шум голосов и смех доносились до нашего укрытия. Ведьма затянулась в последний раз, потушила сигарету о подошву туфли. «Вперед!» И мы шагнули из коридора прямо в толпу. К моему облегчению, никто не уставился на нас и не засмеялся. Вместе с толпой меня вынесло на улицу. Ведьмы уже не было видно.

Я, чувствуя себя прегадко, спустился с широких ступеней крыльца и едва не наткнулся на белобрысого малого, одного из тех, кто был с Эдиком. Глаза его шарили по толпе. На меня он не обратил ни малейшего внимания, и я почувствовал, как что-то, похожее на благодарность к Ведьме, шевельнулось в душе. «Тертый калач», – подумал я. Это была любимая фраза Риты Марковны Атаманенко.

Я медленно брел неизвестно куда по темной улице, повторяя в такт шагам «тертый калач, тертый калач, тертый калач». Народ вскоре рассосался, и я остался один. Дошел до ближайшего поворота, оглянулся, свернул направо, потом еще раз, и еще. Уселся на щербатую скамейку на троллейбусной остановке, перевел дух и задумался.

Эдик Исоханов, с трудом сдерживая желание набить кому-нибудь морду, распрощался с друзьями. Если бы хоть один из них сказал что-нибудь или неловко пошутил, он в бешенстве набросился бы на него. Но они, прекрасно зная его неистовый норов, говорили о всякой малозначимой ерунде. И только у самого дома Эдика Максюта, тот самый белобрысый малый, сказал: «Эдь, расслабься, мы этому уроду малосильному голову скрутим, за нами не заржавеет!» Они сгоряча хотели было рвануть по адресу Дубенецкого, но Эдик передумал. Это его проблема, и разбираться с яйцеголовым будет он сам. «Привет», – буркнул он, исчезая в подъезде.

Эдик стащил с себя рубашку еще в коридоре, сбросил туфли, босой пошел в гостиную. Достал из серванта бутылку коньяка, налил полный стакан и залпом выпил. Пульсирующая боль в затылке сразу же отпустила, тело стало наливаться сонной тяжестью. Неверно ступая, он пошел из комнаты. Наступил на отвертку, валявшуюся на полу – уже целую неделю он пытался починить перегоревший утюг, – и от боли хватил кулаком по дверному косяку.

Он стоял под ледяными струями душа, пока не продрог. Коньяк, холодный душ – и как заново родился. Этому фокусу научил его старый дружбан Крученый, царствие ему небесное. Голова свежая, тело звенит, как натянутая струна, полное энергии, теперь можно решать, что делать дальше. Стоя перед зеркалом, он неторопливо растирался махровым полотенцем, потом долго рассматривал свое отражение, бугря мышцы на плечах, втягивая и без того плоский живот и боксируя с воображаемым противником. С полотенцем вокруг бедер отправился на кухню. Напряжение спало, и он почувствовал голод. Достал из холодильника копченое мясо, хлеб, зелень. Поставил на огонь чайник.

И вдруг раздался звонок в дверь. Эдик замер, перестав жевать, прислушался. Звонок повторился. Осторожно ступая, он вышел в коридор, приник к глазку, рассматривая, кто там, после чего широко распахнул дверь. Женщина, стоявшая на лестничной площадке, шагнула внутрь коридора, и он посторонился, пропуская ее.