Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019 - Кира Долинина
Шрифт:
Интервал:
Однако мода на забытых и гонимых прошла довольно быстро. Период накопления больших и уже не первоначальных капиталов подобной мифологии не способствовал. В самой последней истории русского искусства Филонов уже не столько непонятый гений, сколько мальчик из бедной семьи, относящийся к искусству с пиететом аутсайдера, искатель абсолютного синтеза, пришедший к «картинам-кладбищам» и предвосхитивший соцреалистическое противопоставление «жизни» и «абстракции».
Филонова по праву записали в классики, и отныне, как с любым классиком, любая его выставка должна быть чем-то оправдана: неожиданным составом, привозными вещами, новыми датировками, оригинальной концепцией или чем-нибудь еще. Нынешний проект Русского музея оправдания не имеет. Вещи в большинстве своем известные и все собственные. Никаких искусствоведческих открытий нет и в помине – каталог снабжен отличной, но изъятой из каталога выставки 1988 года, да еще и сокращенной статьей давно покойного Евгения Ковтуна. Вся концепция выставки исчерпывается хронологической развеской.
Понять, откуда взялась эта выставка, нетрудно – она приехала из Москвы, где Русский музей закрывал лакуны московских собраний выставкой Филонова в Московском центре искусств на Неглинной. Но если в Москве она уместна (своего Филонова в столице мало), то в Питере она выбивается даже из до крайности разношерстной афиши Русского музея. Так, как выглядит эта выставка, должны выглядеть залы Филонова в постоянной экспозиции столь богатого этим художником Русского музея. Залов этих нет, их обещают уже давно и вроде даже скоро сделают, но выставку это не извиняет – ее просветительский запал сегодня слабоват, а иного смысла никакого нет.
В Москве были многократно критиками осмеянные инсталляции с микроскопами, намекающими на клеточную ткань его живописи. Жаль, что в Питере подобные изыски сочли неприемлемыми – смешная, конечно, тема, но лучше, чем никакая.
7 октября 2011
Цвет Мюнхена
Выставка «Кандинский и „Синий всадник“», ГМИИ
Оба явления, вынесенные в название этой выставки, способны вызвать ажиотаж просвещенных зрителей – хотя бы просто потому, что ни работ Василия Кандинского, ни работ объединения «Синий всадник» в России толком не видели. Блистательные композиции Кандинского, которыми фактически заканчивается история искусств, представленная в Эрмитаже, тут не в счет – это как несколько первых букв алфавита, на котором построен язык современного искусства: выучить легко, но прочесть текст только с ними невозможно. Шестьдесят два полотна одного из лучших собраний мюнхенского искусства, галереи Ленбаххауз, тридцать из которых принадлежат кисти Кандинского, этот пробел вполне способны восполнить.
Однако на поверку оказывается, что выставка собирается восполнять не только заявленную в названии лакуну – из Мюнхена в Москву приехало и то, от чего «Синий всадник» всеми силами отмежевывался (символист Франц фон Штук и модный туманный портретист Франц фон Ленбах), и то, из чего Кандинский 1911 года, теоретик и практик абстракционизма, вырос (его работы 1902–1911 годов). Плюс собственно «Синий всадник» (Франц Марк, Пауль Клее, Август Макке, Габриэла Мюнтер, Алексей Явленский, Марианна Веревкина). Все вместе обещает отличный срез мюнхенского искусства конца XIX – начала ХX века.
Мюнхен как один из главных героев этой выставки не случаен. Это было место сильнейшего притяжения. В Мюнхен ехали учиться живописи со всей Европы, и, пожалуй, именно немецкий с баварским прононсом может считаться первым интернациональным языком нового искусства, чисто хронологически обогнавшим многоголосый французский Парижской школы.
«Является какой-то господин с ящиком красок, занимает место и принимается работать. Вид совершенно русский, даже с оттенком Московского университета и даже с каким-то намеком на магистранство… Оказался Кандинским… Он какой-то чудак. Очень мало напоминает художника, совершенно ничего не умеет, но, впрочем, по-видимому, симпатичный малый» – так описывает нашего героя Игорь Грабарь, увидевший его в знаменитой мюнхенской школе Антона Ажбе в 1897 году. Кандинскому уже за тридцать, и ради занятий живописью он отказался от профессорской должности в Дерптском университете. Он рвется в бой, но строгий Ажбе, считая, что на его полотнах слишком много цвета, на некоторое время сажает его на хлеб и воду – наказывает писать только черным и белым. Через тринадцать лет, в 1910‐м, этот чудак напишет первую в истории искусства почти совсем абстрактную картину, а еще через год сможет собрать вокруг себя весь цвет мюнхенского нового искусства, немецких «диких».
«Название „Синий всадник“ мы придумали за кофейным столом в саду в Зиндельдорфе. Мы оба любили синий, Марк – лошадей, я – всадников» – такое воспоминание оставил потомкам сам Кандинский. Красивую легенду эту никто не оспаривает, тем более что искусствоведы радостно указывают то на всадника, несущегося на полотне 1903 года у Кандинского, то на синих лошадей 1913‐го у Франца Марка. Указывают вполне верно, вот только разница в этих датах чрезвычайно показательна: тот всадник, который несся по зеленым полям у Кандинского в 1903‐м, через десять лет превратился в абстрактные точки и линии на плоскости. Марк же (и многие другие члены «Синего всадника») работал с диким цветом, но в теорию абстракции пока (а многие и никогда) не погружался.
История «Синего всадника» – это история художников, охваченных не столько единой идеей, сколько кругом идей и практик, объединенных одной обложкой и мощной харизмой Кандинского. В одноименном альманахе будет очень много слов о музыке (именно она, по мнению Кандинского, наиболее близко подошла к тому, чтобы быть «средством выражения душевной жизни художника»), будут французские, немецкие и русские «дикие», будет Розанов, Шенберг и Кульбин, будут рассуждения о центральных для Кандинского понятиях «цвет» и «композиция». Как группе «Синему всаднику» жизни отведено было всего ничего – один альманах, пара выставок. Война разогнала кого по окопам, кого по иным городам и странам. Франц Марк будет убит, Василий Кандинский уедет в Швейцарию, а потом и вовсе вернется в Россию, чтобы там окунуться в революционное искусство, преподавать, оставить значительный след и выбраться в Европу в 1921‐м живым и невредимым. Все-таки человеку, считавшему, что живописное произведение есть симфония, «имя которой – музыка сфер», на этой мятежной территории было не место.
Потом он преподавал в Баухаусе, получил немецкое, а затем и французское гражданство. В учебниках по истории искусства числится немецким художником. Важнейшие для понимания сути абстракционизма его теоретические работы были переведены на русский только в последние десятилетия. Большой персональной выставки на родине не было вообще.
26 сентября 2016
За народом не видно художника
Выставка «Василий Кандинский и Россия», ГРМ
«Это очень странное место», – подумала я, как та Алиса, и нырнула внутрь. Я шла на выставку Кандинского. Я точно знала, что должна там увидеть его ранние и зрелые работы (слухи о том, что работы дали и Третьяковка, и Эрмитаж, ходили давно). Я предвкушала зрелище особое – последняя небольшая, но претендующая на солидность монографическая выставка Кандинского в России была аж в 1989 году, и в общей нашей не бедности, но разобщенности вещей и знания о художнике даже встретившиеся на несколько месяцев в Москве «Композиции» № 6 и № 7 (из ГТГ и ГЭ) уже преподносились как значительное событие. Но то, что ожидало меня в Корпусе Бенуа, было «страньше» любых моих ожиданий.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!