Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон

конечно, можно спорить до хрипоты. У каждого ведь свой опыт, свой взгляд.

Преподаю с незапамятных времен. Больше всего – в МГУ, с 1962 года, и в Высшей школе экономики с 2002-го. «Вышка» – университет сравнительно новый. Общаясь там со студентами-историками, политологами, экономистами, журналистами, я понял, что они получают добротную профессиональную подготовку.

Да, теперь студенты не знают истории КПСС, всех ее съездов и зигзагов ее генеральной линии. Не знают всех трудов «основоположников марксизма-ленинизма». Не учат наизусть «пятичленку» – пять общественно-экономических формаций. Не знают пять сталинских пунктов того-то и десять сталинских признаков того-то. Не знают политэкономию социализма и – по пунктам – преимуществ социализма над капитализмом. Не владеют социалистическим реализмом. Не учат проблемы языкознания по Сталину. Не клеймят генетику как лженауку: так учили мое поколение. И кибернетику – как антинаучное измышление: так учили поколение студентов, следующее за моим. Не учат формулировки докладов Хрущёва, Брежнева, Суслова и других руководящих товарищей. Не перечисляют черты приоритета советской науки, культуры и общественной мысли перед всем остальным миром.

И не знают, не учат, не зубрят еще многое-многое другое!

Считается, что молодежь мало читает художественную литературу. Но ведь мало или много, на каких весах взвесить? А что читали мы?

В литературе, которая была доступна моему поколению в годы нашей молодости, – никакого Серебряного века, никаких Ахматовых и Гумилёвых. Никакого Российского Зарубежья. Западная литература XX века – процеженная через частое сито.

Да, мы любили русскую классическую литературу. Но всегда ли тут заслуга школы? Нам преподносили и с нас требовали «образ Чацкого», «образ Веры Павловны», «образ Татьяны», самым примитивным способом социологизированные, да так, что для живой жизни порой и места-то не оставалось.

Теперь иначе.

Во-первых, нельзя не учесть, что студенты загружены больше, чем раньше. Перед студентами открылись возможности, которых у нас не было. Они могут подрабатывать – это моему поколению строго запрещалось.

У них неизмеримо шире возможности выбора: и в профессии, и во всех жизненных вопросах.

Так что время для них стало дороже, они больше его ценят.

У них неизмеримо шире и источники информации. Прежде всего – Интернет. И многоканальное телевидение. И радиостанции, которые в наше время глушили. Театров – намного больше. Развлечений – тоже.

Намного меньше уравниловки. Намного больше возможности проявить себя, свою индивидуальность.

Что я вижу сейчас у тех студентов, с которыми сталкиваюсь? И в МГУ, и в Высшей школе экономики, и в Государственном университете гуманитарных наук. Бо́льшую самостоятельность, бо́льшую раскованность. Больше думают о своем будущем (мое поколение зависело от «распределения»).

Сам характер общения со студентами становится иным. Я помню время, когда книг по профессии было мало и преподавателю приходилось заменять собой учебник: давать фактический материал.

Сейчас такое обилие литературы, что пересказ фактов и событий нужен меньше. Должно быть обсуждение прочитанного, проблемы, анализ. Лекция становится как бы семинаром. Конечно, если перед преподавателем сто и больше студентов – это трудно. Но если группы не очень велики, лучше делать именно так.

Бытует и мнение, что студентами овладел голый практицизм, что им нужны только деньги, а если так – зачем им общая культура?

Я с таким мнением не согласен.

Высшая школа экономики, казалось бы, уж совсем прагматичный вуз. Но вот даже на факультете прикладной экономики объявляется факультативный курс «История и литература Серебряного века и Российского Зарубежья». И студенты записываются, приходят, проявляют не только живейший интерес, но и поразительные знания. И пишут студенческие работы, которые просто радуют. И ведь это – повторяю – даже на факультете прикладной экономики.

Говорю: «Берите тему, какую хотите. Только чтобы она была вам интересна и чтобы, читая вашу работу, я видел ваши глаза».

И я их видел – в эссе о Цветаевой и о Мандельштаме, об Ахматовой и о Довлатове…

Они неплохо знают и классическую литературу. И умеют связать историю литературы с современной жизнью. Даже с современной борьбой политических партий в нашей стране. Вспомнили даже слова Пушкина: «Как можно самому себя выдавать за представителя всей России!».

Работа со студентами по этому курсу была для меня в радость.

Если мне было так интересно с экономистами, то что уж говорить о журналистах и историках. С ними-то – куда больше общего.

Начал я писать в годы оттепели, с 1956-го. В 1962-м вступил в Союз журналистов.

Профессию журналиста, очень интересную, но и нелегкую во все времена и во всех странах, хотя и по разным причинам, мы горячо обсуждали на семинарах и лекциях со студентами, которые выбрали для себя этот путь. Их ожидания, надежды, тревоги.

У политологов я читал курс совсем иного характера. «Афроазиатизация мира в XXI столетии». Тут уже лирики куда меньше. Нужен строгий анализ настоящего и прогноз на будущее, не всегда такой уж радостный для европейца. От студента требуются уже иные качества: холодный анализ, калькуляция различных факторов возможного развития мира.

Горячо обсуждали приемы политической борьбы. Раскопали даже записку, которую Ленин послал Г.В. Чичерину 25 февраля 1922 года. «Нашу ноту по поводу отсрочки Генуэзской конференции следует составить в самом наглом и издевательском тоне, так, чтобы в Генуе почувствовали пощечину. Действительное впечатление можно произвести только сверхнаглостью»[132]. Спорили, насколько допустимы и насколько действенны такие методы. Но с мнением Ключевского, что политика – это прикладная история, согласились все.

Больше всего спорили о том, куда идет мир: это ведь самое важное для будущих политологов. В чем будет и дальше проявляться усиление роли бывших колониальных и зависимых стран? Не захотят ли они поквитаться со своими бывшими метрополиями, с Европой? А в самой Европе – насколько живуч будет имперский синдром, уверенность в своем превосходстве, взращенная столетиями?

И конечно, как скажутся расовые и национальные проблемы? Неизбежно ли столкновение цивилизаций? Можно ли говорить о «черном расизме» – ответе на белый, европейский? Как скажется на Европе многомиллионный приток иммигрантов? Сохранятся ли в Европе национальные государства, если во Франции, например, уже 7 млн мусульман? И не развалят ли локальные национализмы Испанию?

Все это студентов волнует. Литературу читают, не только Интернет. Знают Шпенглера. Читали книги о национальных проблемах и национализме, переводную литературу, многотомные труды о глобализации и даже книгу «Смерть Запада» Бьюкенена. Это они принесли мне опубликованные лишь в 2007-м заметки Роберта Рождественского. И процитировали: «Национализм может именовать себя патриотизмом сколько угодно раз. Однако по сути своей, по законам своего развития он все равно превращается в фашизм. Самый обыкновенный фашизм. Со всеми вытекающими из этой идеологии последствиями. Главным последствием в таких случаях бывает кровь. Это именно