Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон

Бурно обсуждали известную «лестницу Владимира Соловьёва»: «Национальное самосознание – национальное самодовольство – национальное самообожествление – национальное самоуничтожение». Большинство сошлось на том, что эти слова великого философа стали в наше время неизмеримо злободневней, чем в конце XIX столетия, когда были высказаны.

И вечный вопрос: что делать? Как все эти проблемы скажутся на нас, на нашей стране? Почему развалился Советский Союз? Гарантирована ли Россия от нового распада? Не приведет ли лозунг «Россия для русских» к тому, что будет «Татарстан – для татар», «Башкортостан – для башкир», а «Сибирь – для тех народов, которые жили здесь до Ермака»?

Я показал им надпись, которую на своей книге «Пашков дом» сделал мне Коля Шмелёв: «Мы с тобой – одной крови». Он написал это, когда еще не был ни академиком, ни директором Института Европы. Но и затем, на своих новых книгах писал подобные слова. Да и в самих книгах – та же идея.

Я говорю студентам: «Если мы все, при любых национальных и даже расовых отличиях, будем всегда помнить, что у нас – общее прошлое и общее настоящее, то будет и общее будущее».

В общении преподавателей со студентами: если раньше влияние шло с одной стороны, от преподавателей, то теперь все бо́льшую роль, наверно, будет играть влияние обоюдное. Студенты, а тем более аспиранты, молодые ученые, становятся не учениками, а коллегами.

Ирина Ивановна Филатова была студенткой, аспиранткой – я был ее научным руководителем. А в конце 80-х стала заведовать той кафедрой в МГУ, где я работал.

Я не люблю выражение «мой ученик». И не только из-за того, что в нем есть что-то высокомерное. Право студента – считать или не считать тебя своим учителем. Но не твое – считать его своим учеником.

Не очень люблю и слово «ученый». Оно значит только, что тебя учили. А выучился? К тому же, как считал Чехов, «университет развивает все способности, в том числе – глупость»[133].

IX

Сейчас бы так!

Об этом я уже вспоминал, писал. Но уж очень важно. Казалось бы: такого никак не могло быть. А ведь было! Поэтому пишу опять.

Три десятилетия – с начала 1960-х до начала 1990-х – существовал закрытый канал советско-американских переговоров.

Во время холодной войны, когда СССР и США обменивались взаимными обвинениями, сплошной руганью и угрозами, все же было стремление искать взаимопонимание.

Разве не фантастика?

Насколько обсуждения были откровенными? Ни на каких весах не взвесишь. Но, безусловно, куда более открыто, чем это позволялось дипломатам.

С чего и почему начались эти переговоры? С 1960-го, когда американский самолет-разведчик оказался над Уралом, и Хрущёв, естественно, был вне себя. А в 1962-м американцы были вне себя, когда Хрущёв завез ракеты на Кубу.

В результате таких событий оба правительства, очевидно, поняли, что из-за каких-то совсем уж непредсказуемых поступков может начаться новая большая война. Должно быть, только так можно объяснить, почему они пошли на создание канала взаимопонимания. Каких-то официальных объяснений я не видел: ни с советской стороны, ни с американской.

А каковы мои личные впечатления?

Меня вовлекли летом 1977-го. Позвонил Евгений Максимович Примаков и без всяких объяснений сказал, что я должен прийти в тот же день на аэродром Внуково. Что прилетела американская делегация, и мы должны вместе тем же вечером отправиться в Юрмалу, где состоится наша конференция.

Зачем, почему, какая конференция, о чем? Он по телефону не стал объяснять. Сказал:

– Там поймете.

А когда я отказался, сказал:

– Если бы Вы знали, на каком уровне утверждали Вашу кандидатуру, глупостей бы не говорили.

Что ж, я поехал во Внуково. Сел в самолет. Там были и советские представители, и американцы. Подошел ко мне американец. Представился:

– Дэвид.

Потом я понял, что это Рокфеллер.

Прилетели вечером. Членов нашей делегации я не знал. Американцев – тем более. Утром понял, что глава нашей делегации, академик Георгий Арбатов, один из советников Брежнева по вопросам международной политики. А глава американской – Рокфеллер. Делегации небольшие. Вместе с переводчиками – человек по 15, может быть, 18.

Утром началось заседание.

Первым предложили говорить мне. О ситуации в Черной Африке: какую роль она играет для СССР и для США.

Выступил. Сказал не то, как подавалось в пропаганде, а то, как я это видел. Кончая выступать, думал: «Ну, сейчас не 1937-й. Не посадят. Но все-таки как-то осудят, накажут».

Подошел к Арбатову. Спросил, стараясь улыбнуться:

– Ну что, отработал я свой хлеб?

Он меня понял. И сказал то, чего я совсем не ожидал:

– Вы же профессионал. Мы Вам верим.

Вскоре я понял, почему меня призвали. Хотя мне ничего так и не объяснили.

В Южно-Африканской Республике в 1976 году прошли массовые выступления африканцев. Полиция их подавляла. Положение в стране стало угрожающим. К тому же в Анголе войска ЮАР сражались с высадившимися там кубинскими войсками, которым помогали советские военные советники.

Правительства ЮАР и США были встревожены возможностью резкой советской активизации на Юге Африки. Тревога возрастала с каждым годом. Это отразилось и в издававшейся литературе. В США вскоре вышла книга «Московский вызов жизненным интересам США в Южной Африке»[134]. А в ЮАР даже издали библиографию книг и статей о политике Советского Союза в Южной Африке[135].

Проблемы Африки включили в повестку дня конференции. Вот меня и призвали. И поскольку данный вопрос в программе этих встреч остался, мне пришлось приезжать и в дальнейшем, до начала 1990-х. Постепенно я понял и происхождение, и суть этих конференций. Первая из них состоялась в американском университетском колледже Дартмут. Название «Дартмутские» так за этими встречами и осталось.

Никакого документа, где объяснялось бы, зачем, почему и как проводят эти российско-американские конференции, я не видел. Да я и не уверен, что он существовал, за исключением межправительственной договоренности.

Так что могу судить лишь по своим впечатлениям. К участию привлекались те, кого «наверху» считали экспертами, т. е. знающими проблемы советско-американских отношений. Но не государственные чиновники и дипломаты. А ученые, крупные промышленники, бизнесмены, связанные с мировой экономикой и международными отношениями.

* * *

Кроме общих конференций, проходили и встречи по группам. Их было четыре: мировая политика, экономика, региональные конфликты и вопросы освоения космоса. Я оказался в группе региональных проблем. Ее возглавлял Евгений Примаков.

Впоследствии Дэвид Рокфеллер писал: «Хотя Дартмутские конференции и не изменили хода истории, они явились той площадкой, на которой можно было обсуждать существенно важные вопросы и предлагать