Спящий мореплаватель - Абилио Эстевес

Так или иначе, она знает, что не может рисковать. И не может терять времени. Поэтому с завязанным в юбку Христом, как следует укутанной Коломбой Бесаной и крепко зажатым в руке мачете, она снова идет по лесу, по нескончаемой лесной ночи, и кажется, что никогда уже не рассветет.

Вскоре, гораздо быстрее, чем она могла себе представить, рядом оказывается собака. Темносерая, грязная, костлявая, с длинными лапами и длинными, как лапы, отвисшими сосцами сука без хвоста и без шерсти принимается невозмутимо ее обнюхивать. Вместе с собакой появляются пять или шесть цесарок. Мария де Мегара не двигается, ждет, пока ее обнюхают, пытается успокоиться, не показывать страха и говорит животному какие-то ласковые слова, разговаривает с ним будто с ребенком.

— Мамина! — кричит появившийся среди марабу то ли старик, то ли ребенок, маленькая и тощая, как собака, фигурка с фонарем.

Сука не спеша, нехотя поворачивается к хозяину и, кажется, забывает о Марии де Мегаре, которая опускает мачете. Цесарки, роясь в земле, тоже неспешно удаляются.

Опуская мачете, Мария де Мегара тем самым словно хочет сказать: «Не причиняй мне вреда, пожалуйста, мы с дочерью спасаемся от солдат, от огня, от войны, от смерти». Старик, или ребенок, это странное существо, светя фонарем, смотрит на нее несколько минут, которые кажутся вечностью.

— Ты скрываешься? Ты из Ла-Майи? — спрашивает существо, не шевеля губами, как чревовещатель.

Мария де Мегара кивает, стараясь показаться кроткой, безобидной, и даже улыбается.

— Ребенок?

И существо поднимает лампу, проливая на сверток, который держит Мария де Мегара на руках, свет, такой же тусклый, как освещаемые им тряпки.

— Девочка, моя девочка, — отвечает Мария де Мегара, стараясь, чтобы голос не выдал ни ее страх, ни ее отвагу, ни всего того, на что ее могут толкнуть страх и отвага.

Старик, или ребенок, еще выше поднимает руку с фонарем. Другой рукой одновременно делает неловкий взмах, как будто обмахивается веером, приглашая Марию де Мегару следовать за ним. Что-то безобидное есть в этом жесте, что-то обнадеживающее и одновременно комичное, что заставляет ее подчиниться. Собака по имени Мамина словно тоже поняла знак и, подпрыгивая, спускается по каменистому склону, сопровождаемая цесарками. Старик, или ребенок, идет следом за собакой и цесарками. Мария де Мегара с ребенком и с мачете следует за ними. Но в первую очередь она следует за светом этого фонаря, который делает лес гораздо более приветливым местом.

Земля под ногами в свете фонаря кажется белой. Они спускаются по лесистому склону, окруженные ароматами тюльпанного дерева, кордии и ямайской сливы. Влажный ветер доносит снизу другой запах, еще более сильный и приятный, запах разожженного очага и кофе.

В Марии де Мегаре просыпается надежда.

В конце склона начинается тропинка, виляющая в зарослях полыни и дикого чеснока. Здесь сильнее ощущаются свежесть, шум воды и бодрящий запах свежесваренного кофе. Наконец из-за холма показывается еще одна хижина из пальмовых досок, беленая и сияющая своей белизной. Марии де Мегаре кажется, что эта хижина — творение какого-то бога. Она не знает, какого именно, но точно бога, потому что в тот момент, когда они огибают холм и обнаруживают хижину, как всегда, со стороны Ямайки занимается заря, и хижина светится еще сильней, как будто стены ее сами излучают свет, а не скупое рассветное солнце отражается от слоя белой извести, которой хотели облагородить пальмовые доски.

Мамина кротко, по-домашнему лает. Цесарки присоединяются к другим цесаркам и разбредаются, роясь в земле. Другой старик, или ребенок, точная копия того, что привел Марию де Мегару, выглядывает из двери хижины, он не улыбается но хлопает в ладоши, как будто от радости. Если бы не ребенок и не мачете, Мария де Мегара тоже захлопала бы в ладоши. Поскольку она не может хлопать, она улыбается. Благодарно, облегченно и уверенно.

За вторым стариком, или вторым ребенком, появляется толстая белокурая румяная женщина лет шестидесяти и весело и удивленно всплескивает крошечными руками.

— Ты скрываешься, и ты пришла из Ла-Майи, — констатирует она молодым, веселым голосом. — Можешь считать, что тебе крупно повезло, кум говорит, там горы трупов.

Марию де Мегару охватывает чувство необычайного счастья, когда она входит в хижину, ступает по утоптанному земляному полу, выметенному с такой тщательностью, что он кажется глянцевым. Вся обстановка, как и сам дом, из пальмового дерева. Самодельные стулья из пальмовых чурок украшены резным орнаментом, выполненным достаточно искусно. Под высоким потолком из сухих пальмовых листьев подвешены цветные лоскутные флажки. Из тех же лоскутов, навязанных на толстую бечевку, сделаны занавески, служащие одновременно ширмами и дверями.

Уронив мачете на пол, Мария де Мегара обнимает дочку и садится с ней на один из пальмовых стульев. Ей хочется плакать и петь, возносить благодарности Младенцу из Аточи, покровителю беглецов и спасшихся от опасности.

Оба старика, или оба ребенка, как будто услышав ее, поют странную песню, похожую на псалом, слов которой Мария де Мегара не понимает. Потом они замирают, глядя на нее, как на какое-то сверхъестественное существо.

Толстуха, улыбаясь и тоже подпевая, исчезает за одной из пестрых занавесок, которые служат дверьми. Она возвращается, окруженная цесарками, с кувшином молока:

— Меня зовут Сатурнина, это мои сыновья, Гаспар и Валтасар, их зовут так же, как волхвов, и буду с тобой откровенна, думаю, что они и вправду волхвы. Еще у меня есть дочь, Элоиса, она замужем и вот уже два года как живет в Кауто-Кристо. Муж мой извозчик, его называют Мачито, хороший человек, ты его увидишь, он всегда приходит обедать.

Солнце светит в окна удивительно ярко. Желтое, чистое, ясное солнце.

Марии де Мегаре кажется, что она долго блуждала в ночи, что прошло очень много времени с тех пор, как она в последний раз видела солнце.

Чтобы Мария де Мегара могла выпить молока, Сатурнина берет у нее ребенка.

— Моя бедная девочка ни разу не проснулась, — объясняет та.

— Я уложу ее, для тебя тоже готова постель, ты, наверное, умираешь от усталости.

— Вы правы, я умираю.

Сатурнина уходит с девочкой. Мария де Мегара развязывает узел на юбке, чтобы достать спрятанную в ней фигурку безрукого, вымазанного дегтем Христа. Сатурнина уже снова появилась в дверях и, глядя на Марию де Мегару со странным выражением лица, говорит:

— Твоя дочь отдыхает.

— Она умница, — отвечает Мария де Мегара, — просто умница, она не плакала, не жаловалась, как будто понимала, что мы должны скрываться.

— Твоя дочь отдыхает, — повторяет Сатурнина без интонации, не отгоняя цесарок, сбившихся в кучу вокруг нее.

Мария де Мегара показывает ей черного безрукого Христа.

— Я нашла его в заброшенной хижине в лесу.

— Это не заброшенная хижина, это наш храм, мы ходим туда молиться.