"А зори здесь громкие". Женское лицо войны - Баир Иринчеев

После Ивановского пятачка была комсомольская конференция, где обсуждались недостатки, ошибки и так далее. Сначала эти конференции прошли по полкам, а потом уже в дивизии. Там, на этой конференции, я Ольгу Мурашову и увидела. До этого в боях я с ней не встречалась, потому что она была в 952-м стрелковом полку, а я с 942-м стрелковым полком была в долине смерти. О ее отваге уже говорили в дивизии. Я попала на полковую комсомольскую конференцию потому, что была комсоргом роты. Наш комсорг роты, сержант, стал членом партии и стал заниматься партийной работой, а комсоргом стала я. После полковых конференций я была избрана делегатом на дивизионную конференцию. Там я с Ольгой Мурашовой и познакомилась. В прорыв блокады она столько раненых вынесла! Потом нашему полку и их полку во время прорыва блокады было придано несколько танков, и она вместе с танковым десантом пошла туда в атаку. Там ее ранило, прямо на танке. За эти бои ее наградили орденом Красной Звезды. Ее ранение было не сложное, и она лечилась в медсанбате. Так что в первую Красноборскую операцию она еще лечилась в медсанбате. А во вторую Красноборскую операцию она нас всех вытащила из разбитого укрытия, когда меня ранило. Она нас всех тогда вынесла к Московскому шоссе, погрузила на грузовик, а сама опять ушла к передовой, на поле боя. Ей никто не приказывал, она сама туда ушла. Когда меня привезли в медсанбат, меня спросили, кто нас вынес. Я ответила, что это была Ольга Мурашова. Они сказали: «Мы ее сами ищем, куда она подевалась?» Раненые бойцы в ответ: «Да она сама на передовую ушла, там будет работать, наверное, еще сутки».

Ольгу я запомнила хорошо, и потому, что она меня спасла, и потому что мы с ней раньше встречались. Она всегда в ватнике и брюках ходила, наган на поясе. После того как она вынесла меня раненную с поля боя, я с ней встретилась только в 1965 году. Тогда наш бывший командир полка был заместителем по тылу командующего Ленинградским военным округом, и устраивал большие встречи ветеранов. Вдруг я услышала: «Ольга, Ольга идет! Спасительница!» Все ее обступили. Она же многих вытащила и спасла. Я стою в уголке и говорю тихо: «Спасительница моя пришла!» Рядом стоял Миша Жуков, адъютант Клюканова, и он спрашивает: «И тебя спасла?!» Я ему отвечаю: «Миша, разве ты не помнишь? Мы были в одном укрытии, когда в него две мины попали. Меня первой миной ранило, а тебя и Клюканова — второй. Вы ушли, а я осталась там с другими тяжелоранеными». Тут Ольга повернулась ко мне и говорит: «О, Тамара!» Я ей: «Ольга! Спасительница!» Мы обнялись. Я ей говорю: «Я тебя почти каждый день вспоминала, как нога заболит, так сразу тебя вспоминаю!»

Она сама из Подмосковья, из большой семьи. Ее сестра Галина была врачом в 90-й стрелковой дивизии. Две сестры Мурашовы, Ольга и Галина, встретились на Синявинских высотах в 1943 году.

Ольга была четыре раза ранена, один раз в голову. Из-за ранений она каждый год два месяца лежала в больнице, и после этого ей приходилось заново учиться ходить. Очень тяжелая у нее жизнь была после войны из-за ранений, но она никогда не жаловалась.

Еще одна женщина из нашей дивизии — Валя Сукалова, тоже санинструктор. Ее история особая. Перед второй Красноборской операцией наша дивизия продолжала стоять на передовой, у Невы. Относительно спокойная обстановка позволяла наладить быт, организовать концерты. Рядом с нами на Неве на огневой позиции стояли эсминцы, и мы там проводили концерты (агитвзвод в дивизии у нас был хороший), а моряки ходили в гости к нам. Во время этих концертов, разумеется, завязались знакомства. За Валей начал ухаживать блестящий морской офицер, лейтенант. Еще один мичман, из младших чинов, оказывал Вале знаки внимания, да куда уж ему до лейтенанта!

Потом началось наше наступление, тяжелые бои, и Валю Сукалову ранило в бедро, да так сильно, что ногу ампутировали в медсанбате. Когда об этом сказали лейтенанту, он промолчал. Стало ясно, что Валя ему без ноги неинтересна. Мичман, когда услышал эти новости, правдами и неправдами отпросился в Ленинград в увольнительную. Какими-то чудом в январе 1944 года в Ленинграде он нашел розы и с букетом пришел к Вале в госпиталь делать предложение. После войны они поженились, у них трое детей, и живут они под Петербургом.

Я сама пришла в армию 22 июня 1942 года. Так как мы жили на второй линии обороны, у нас было много военных — жили на квартирах. У меня был тогда красивый костюм, мамин, довоенный. Я его носила на работу, когда работала паспортисткой. Не пойду же я в этом костюме на войну! И военные, которые у нас жили, дали мне гимнастерку и ремень. Я в этой гимнастерке и шерстяной черной юбке и пришла в дивизию. Пилотку выдали еще. И в этой форме я прошла все операции на фронте до ранения — Путрово, Ям-Ижора, Красный Бор, Ивановский пятачок, прорыв блокады. Дали мне пилотку и кирзовые сапоги. Поскольку мне нужен был размер 34-й, мне дали размер 38-й. Меньше размеров не было. Сапог не хватало. Один мне ветеран рассказывал, что ему даже выдали два сапога, оба на правую ногу. Так что с этим плохо было. У Пани, еще одной девушки в нашей дивизии, гимнастерка вообще доходила до колен. У меня гимнастерка была еще ничего, но приходилось укорачивать — иголка есть, нитки есть, руки тоже есть. Сапоги, которые мне выдали на фронте, я спрятала в рюкзак. У меня с собой были хромовые сапоги из дома — как раз перед войной молодые ребята стали обзаводиться хромовыми сапогами, и обязательно в гармошку! Такая мода была. У моей двоюродной сестры муж ушел на фронт, у него были сапоги 38 размера. Сестра мне их еще до моего прихода в армию отдала. Такие блестящие, красивые! На фронте все на мои сапоги заглядывались. «Какой офицер вам их дал?» — «Генерал!»

После Ивановского пятачка нас перевели в Рыбацкое, потом полки раскидали по разным деревням. Солдаты вырыли себе землянки в горах, и наша рота связи тоже разместилась в трех землянках. Для нас, девчонок, вырыли отдельную землянку. Уже прохладно было, это осень 1942 года. Роту пополнили, пришло много солдат из Средней Азии и из Сибири. Старшина принес фуфайки. Ни одна мне не подходит — все чуть ли не до пят. Старшина говорит: «Ну во что мне тебя одеть? Ты такая маленькая! У тебя, может, дома фуфайка есть?» — «У меня дома пальто есть, да и кто меня домой отпустит?» Стали шинель искать мне. Страх один. Я шинелью могла два раза обернуться и еще пол подметать. Как ни примерю, все смеются. Начальник связи убивается: «Что у меня за боец, не одеть!» Вдруг идет Жуков, смотрит, как нас на площадке одевают. И говорит Клюканову: «Посмотри, как там Тамару одевают, ее хоть на огород пугалом ставь». Клюканов выругался, по телефону начал крыть нашего начальника по снабжению (у нас снабженцем был майор-южанин из Майкопа). Приказал подогнать обмундирование мне. Рядом была сапожная и швейная мастерская. Там хозяином был дядя Ваня-Коми, наш портной. Его все офицеры уважали, так как он шил и подгонял обмундирование. Я к нему пошла, и он мне разрешил выбрать гимнастерку. Я выбирала из командирских гимнастерок. Померила несколько, нашла гимнастерку из очень добротного сукна, только с левой стороны простреленная. Он ее мне ушил, и я в ней еще 8 лет после войны проходила. Потом шинель мне выбирать стали. Кучей лежат солдатские, офицерские, иностранные. Мне приглянулась английская, небольшого размера. Не немецкая, а зеленоватая. Она там одна такая была, очень красивая. Он поставил на гимнастерку блестящие пуговицы, на шинель тоже. Посмотрел, говорит: «К этой шинели не солдатский ремень нужен». Порылся и достал комсоставовский ремень. Потом еще портупею достал.