Неизвестный террорист - Ричард Фланаган

И Куколка молча взяла ее за руку. Так они и стояли в полумраке коридора, глядя на Макса, и у Куколки вдруг возникла надежда – правда, всего лишь на мгновение, поскольку ей было ясно, что это мгновение скоро пролетит и совсем ничего не будет значить, – что это ощущение покоя и счастья никогда не кончится и будет длиться вечно.

– Для этого и слов-то нет, – сказала наконец Уайлдер, по-прежнему не оборачиваясь и не глядя на Куколку, – поэтому никто не может это ни назвать, ни отнять у тебя.

– Нет, Уайлдер, отнять у тебя они могут все, – ответила Куколка шепотом, чтобы не разбудить Макса; она уже во второй раз и вполне сознательно возражала Уайлдер. – Они же сами все это создают, всю эту гнусную шумиху; выбирают в твоей жизни какой-нибудь самый невинный эпизод и выдают его за доказательство твоей виновности в выдуманном ими преступлении; то есть берут правду и превращают ее в ложь. И как только у них язык поворачивается? Вот, например, сегодня один парень на конечной остановке парома читал в газете все это вранье про меня, и сокрушенно качал головой, и ругал меня последними словами, и я понимала, что он всему этому поверил, потому что я и сама вплоть до вчерашнего дня точно так же, как он, верила всему; болталась по городу, ждала чего-нибудь интересного, глотала всю ту чушь, которую пишут в газетах или передают по радио, а потом извергала ту же самую чушь, выбалтывая ее другим.

И, вспоминая все то, что она видела и слышала за этот день – политика, выступавшего в радиопередаче, который говорил, что террористов нужно стереть с лица земли; Коуди, сообщавшего с экрана телевизора в доме Моретти, что ему известно, кто она, Куколка, такая; собственное изображение на гигантском плазменном экране в торговом центре, где она казалась персонажем порнофильма, – Куколка невольно говорила все громче и громче:

– Только это неправда, Уайлдер! Это все ложь! И эта ложь с каждым часом все разрастается, а они… они же как грязные псы… и теперь это даже не…

Куколка уже готова была произнести имя Тарика, но тут все как-то разом на нее обрушилось: не отвечавший телефон Тарика, тот грязный переулок, разбитая «Тойота», дребезжащие звуки ноктюрна Шопена, гудящая стая мух, качающаяся крышка багажника и исходившая оттуда вонь, так и ввинчивавшаяся ей в ноздри, – и у нее просто не хватило сил рассказать Уайлдер, что она видела Тарика мертвым. Ею вновь овладела паника.

– Ты же видишь, Уайлдер, как все переменилось, – с трудом выговорила она. – Ведь они же теперь за мной охотятся. – И, не в силах больше сдерживать рыдания, выкрикнула: – Они же теперь меня убить хотят!

– Ну-ну, не говори глупостей. – Уайлдер обняла Куколку, и та спрятала лицо у нее на плече, чтобы заглушить рыдания и не разбудить спящего мальчика. А Уайлдер повела ее прочь от спальни Макса, приговаривая: – Не надо так думать, ни к чему хорошему подобные мысли не приведут.

– Они уже привели. Во всяком случае, теперь я понимаю, какова жизнь, – сказала Куколка и слегка отстранилась от Уайлдер. – И каковы люди. Они не хорошие и не плохие, Уайлдер, – просто слабые. – И она, потупившись, повторила это слово так, словно услышала его впервые. – Слабые? Ну да, слабые… слабые…

Потом вдруг, будто придя в себя, она ясными глазами посмотрела на Уайлдер и сказала громко и четко:

– Люди идут за теми, у кого власть и сила: ты меня понимаешь, Уайлдер? А как еще они могут поступить? И что, черт подери, со всем этим можно поделать?

Она изо всех сил вцепилась в рубаху Уайлдер и притянула ее к себе так близко, что та почувствовала ее дыхание и услышала выкрики, похожие на прикосновение к щекам влажного ветра. Уайлдер снова попыталась успокоить подругу и, как ребенка, погладила ее по стриженой голове, но Куколка резко вывернулась из-под ее руки и каким-то ломким, колючим голосом выкрикнула:

– Нет, Уайлдер! Тебе придется меня выслушать! Людям нравится бояться. Все мы любим, чтобы нас пугали, все мы хотим, чтобы нам кто-нибудь объяснил, как жить дальше, с кем следует трахаться и почему нужно поступать и думать так, а не иначе. Потому что все остальное – происки дьявола. Вот почему я так важна для них, Уайлдер, – ведь если они способны из ничего создать террориста, значит, они могут и самого дьявола людям показать. А дьявола они просто обожают. Он им совершенно необходим. И теперь мое задание – стать для них этим дьяволом. Ты понимаешь, о чем я?

Однако ей было совершенно ясно, что Уайлдер абсолютно ничего не понимает. Она воспринимала мир только с позиций добра; в ее мире никакого дьявола не существовало, и любые разговоры о дьяволе или о всемирном зле звучали для нее всего лишь как суеверные бредни.

Куколка была уже почти на грани истерики. Никогда раньше подобные вещи ей даже в голову не приходили, но сейчас, когда она все это сказала вслух, они вдруг показались ей не только неопровержимо правдивыми, но и пугающими, и у нее возникло ощущение, что в крови у нее уже бушует злая сила.

– Да, я и есть их дьявол! – крикнула она, рыдая и задыхаясь; слезы и сопли у нее лились ручьем, и она время от времени некрасиво шмыгала носом. – Я тот самый дьявол, который им нужен, неужели ты этого не понимаешь?!

Уайлдер тщетно пыталась ее успокоить, говорила, что она все понимает, что все будет хорошо, но на самом деле даже не вслушивалась толком в ее слова.

Но Куколке-то было совершенно ясно, что хорошо уже никогда не будет. И она все еще пыталась сказать Уайлдер, что слишком поздно, что наступил час расплаты, но она отнюдь не испытывает с этим несогласия, не считает подобную расплату несправедливой, не думает о том, правда все это или ложь. Нет, сейчас Куколка понимала, что единственное, чего она хочет, это спрятаться, скрыться, куда-то сбежать, не видеть того, что происходит вокруг. Вот только она не знала, как это сделать. И, сознавая собственную беспомощность, она окончательно сломалась и все же рассказала Уайлдер, что Тарик мертв.

Уайлдер что-то говорила, но Куколка ее не слушала. Ей казалось, что она совершенно утратила ощущение того, что правильно, а что неправильно, как она должна вести себя и как не должна. Неумолимая, безжалостная череда событий, инициатором которых была вовсе не она и которые практически не имели никакого отношения к ее реальной жизни, породила в ее душе фатализм. Какая разница – будет она что-то предпринимать или не будет? Все равно то, что должно произойти, в любом случае произойдет.

Уайлдер усадила ее, продолжая твердить: «Успокойся, все еще можно исправить», – и даже попыталась ее накормить – разогрела найденные в холодильнике остатки тайской лапши, принесенной из ресторана. А потом вдруг села и сказала:

– Ну, хорошо. Давай посмотрим, какой у тебя есть выбор.

Эти слова поразили Куколку, ибо в них был какой-то совершенно иной, непривычный смысл. Да, выбор у нее был, но, что бы она ни выбрала, это уже ничего не могло изменить. Она заставила себя несколько раз ковырнуть вилкой еду и поняла, что есть совершенно не хочет. Мало того, еда казалась ей помехой, чем-то таким, что может ее задержать, если вдруг придется спасаться бегством.