Куртизанка Сонника - Висенте Бласко Ибаньес

Постоянными спутниками Сонники были Эросион и Ранто. Жизнь в тесном пространстве и общая опасность сблизили их со многими людьми, и они следовали за своей госпожой, встречая восторженной улыбкой все ее слова и воинственные замыслы.

Ранто уже не была пастушкой. Всех ее коз одну за другой съели в доме Сонники, и у нее не осталось иного занятия, как следовать за госпожой рука об руку с Эросионом. Она была счастлива таким положением вещей и желала бы, чтобы ему не было конца. Даже мрачный Moпco, отец ее возлюбленного, при встрече с ними не протестовал и часто улыбался, видя их счастливыми и спокойно ходящими по стенам без страха перед стрелами.

Опасность заставила людей сблизиться между собой. Богатые коммерсанты стреляли из лука, стоя за зубцами рядом с рабами. Нередко можно было видеть, как богатая гречанка разрывала свою полотняную тунику, чтобы перевязать раны грубого наемника, и богачка Сонника, прежде относившаяся высокомерно к городским женщинам, уговаривала рабынь образовать отряд амазонок, подобный тому, какой следовал за Ганнибалом. Ранто, довольная новым положением, была ослеплена своим счастьем до того, что не замечала всеобщего горя и бедствий вокруг себя. Сочувствуя своему возлюбленному, она часто вырывала у него из рук лук и увлекала юношу в отверстие лестницы у подножия стены и там ласкала его с новой страстью. Наслаждение под свист стрел, крики ярости и стоны, раздававшиеся наверху, казалось ей еще притягательнее.

Перерыв в военных действиях продолжался всего двадцать дней. В тишине лагеря не переставая раздавался стук плотников, и граждане видели, как мало-помалу росла большая деревянная башня в несколько этажей, превышавшая городские стены.

Ганнибал окреп и рвался возобновить осаду. Желая, чтобы враги увидели его, он стал выходить из палатки, как только рана закрылась, и часто скакал вдоль стен в сопровождении своих военачальников.

Вид его ослеплял сагунтинцев. Он горел, как яркий огонь, на своем черном коне, солнце окружало его ослепительным сиянием, будто он был каким-то божеством. Он был одет в латы и шлем, принесенные ему в дар галаисскими племенами и изготовленные ими из золота их рек. Вождь предпочитал бронзовые доспехи, побывавшие не в одной битве, но он совершал свои поездки вокруг Сагунта напоказ и желал поразить своим появлением граждан — желал, чтобы они видели его величественным, как бог.

С появлением Ганнибала снова началась осада, но еще более ожесточенная. Сагунтинцы с первого момента поняли, что осаждающиеся воспользовались затишьем, чтобы усилить свои наступательные средства. Они продвигали с большими усилиями огромные деревянные башни, которые успели выстроить. В них скрывались стрелки, стрелявшие из прорезанных в стенах амбразур. Верхняя площадка была настолько выше городской стены, что стрелометы бросали оттуда большие камни, сеявшие смерть между защитниками города.

Ганнибал выходил из себя, возбужденный стойкостью сагунтинцев, и стремился кончить скорей осаду…

По стенам уже стало невозможно ходить открыто. Осадные башни пододвинули к тому выдающемуся месту города, которое Ганнибал считал за самый слабый пункт.

Стрелы и камни падали на стены без перерыва, и в то время, как защитникам приходилось скрываться за зубцами и они не могли выстроиться, внизу, у фундамента, работали под защитой тур тараны, медленно разрушая стену, и африканцы, оставшиеся в живых после первой вылазки, теперь трудились с большой уверенностью и мало-помалу открывали брешь.

Сагунтинцы, побледневшие от ярости и сознания своего бессилия, напрасно пытались мешать этой разрушительной работе. Осадные туры, катившиеся по ровному месту, движимые усилиями людей, скрывавшихся за ними, переезжали с места на место, принося с собой смерть, и иногда приближались настолько, что граждане могли слышать голоса целившихся стрелков. А тем временем внизу, у основания стен, продолжалось медленно, но упорно дело разрушения.

Наиболее горячие граждане, сгоравшие негодованием при виде безнаказанного разрушения своих стен, высовывались, чтобы стрелять в неприятеля, вооруженного луками и копьями, но едва они появлялись из-за своего прикрытия, как на них сыпался каменный дождь или они падали, пронзенные стрелой. Стена была покрыта трупами. Раненые лежали, тускнеющим взором глядя на древко стрелы, пронзившей их тело.

Напрасно осажденные пытались бомбардировать туры: камни с глухим шумом ударялись о стены, но не причиняли им вреда. Из них, как щетина, торчали во все стороны стрелы, и они двигались как огромные слоны, нечувствительные к ранам; даже фаларики были бессильны против них: они долетали с шипением и дымом, но не могли зажечь мокрых кож, покрывавших верхнюю часть башен.

Наиболее осторожные уходили с места, где сконцентрировались усилия осаждающих, и места их занимали наиболее смелые, не зная наверное, как отразить неприятеля, но твердо решившись умереть прежде, чем он продвинется хотя бы на шаг.

Moпco-стрелок был единственный, наносивший, при подобном положении дел, урон карфагенянам. Он на минуту высовывался из-за зубцов с натянутым луком и ловко пускал стрелу из бойницы, убивая солдат, считавших себя в полной безопасности. Эросион не отходил от него. Видя своего отца в такой опасности, он отправил Ранто вниз лестницы, ведущей на стену, не обращая внимания на ее слезы, и, схватив лук, намеревался следовать примеру отца, стрелять по сидящим в башне.

Однако, менее осторожный, чем отец, он с увлечением юности высовывался чуть не всем телом из-за зубцов и, когда ему удавалось всадить стрелу в амбразуру, смеялся, совершенно открыто, оскорбляя осаждавших своими смелыми мальчишескими шутками.

Камень, брошенный стрелометом башни, со свистом ударил его в голову и смертельно ранил. Кровь, вместе с кусками мяса, брызнула на стоявших вблизи, и мальчик, согнувшись, бессильно всем телом перевесился за стену меж двумя зубцами. Стрелы из его колчана с печальным звоном железа рассыпались вокруг его тела.

— Moпco! Moпco! — закричал Актеон, желая удержать стрелка.

Но старик бросился на середину стены, совершенно вне всякой защиты. С остановившимися глазами он рвал свою седую бороду, не помня себя от горя и ярости.

Три раза он пытался натянуть свой лук, чтобы пустить стрелу на площадку башни, где находится стреломет, но, несмотря на все свои усилия, не мог сладить с оружием. Горе, неожиданность, отчаяние, что он одним ударом не может уничтожить всех врагов, лишили его сил.

Между тем как он боролся с непокорным оружием, как бы восставшим против него, вокруг его головы свистели вражеские снаряды. Видя себя бессильным, охваченный горем перед обезображенным трупом сына, и не имея возможности отомстить, он испустил стон и, собрав всю свою силу воли, бросился со стены на останки Эросиона. Голова его с глухим шумом ударилась о камни, из нее хлынул поток крови, и отец с сыном образовали неподвижную группу невдалеке от осаждавших, продолжавших тараном разбивать стену.

Почти целый день продолжалась отчаянная борьба. Сагунтинцы, охранявшие эту часть стены, не могли помешать приближению врага. Чувствовались глухие удары таранов, стена, казалось, колебалась в своих устоях, и ничего нельзя было сделать, чтобы сдержать осаждающих.