Куртизанка Сонника - Висенте Бласко Ибаньес

Медленно стали отступать защитники. Актеон, опечаленный смертью соотечественника и убежденный в бесполезности пребывания на этом пункте, посоветовал отступить внутрь города. Он отошел с некоторыми из своих, и через несколько минут одна из башен стены, разрушенная у основания таранами, закачалась и рухнула, засыпая землю дождем обломков. После этого обрушились еще две башни, и большой кусок стены засыпал своими обломками наиболее спокойных защитников, державшихся на своем посту до последней минуты.

Громкие крики, взрыв дикой радости встретили со стороны осаждающих падение стены. Через открывшуюся брешь из улиц города виднелась опустошенная равнина и часть лагеря. Засверкало оружие в тесном проходе, заваленном обломками; темная масса надвигалась, и слышался звук рогов.

— Приступ!.. Карфагеняне входят в город!

Со всех сторон сбегались вооруженные люди. Из узких улиц, соседних со стеной, катился людской поток. Все кричали, потрясали мечами и секирами с лицами людей, готовых умереть. Пробираясь по обломкам, собрались у бреши, и это открытое пространство, широкая щель, прорвавшая каменный пояс города, скоро наполнилась пестрой толпой, потрясавшей оружием и образовавшей плотную, непроницаемую массу.

Актеон был в первых рядах. Рядом с ним шел благоразумный Алько, заменивший свой посох мечом, и многие из тех спокойных купцов, хитрые лица которых как бы облагородились героической решимостью умереть прежде, чем уступить врагам.

Когда последние пошли на приступ, они увидели, что им придется иметь дело с целым городом. Осадные башни, стрелометы, тараны уже не могли служить им; тут предстояла борьба один на один, и горожане также уже не прибегали к фаларикам, но пускали в ход только мечи и секиры.

Ганнибал, пеший, предводительствовал фалангой, приближавшейся подняв пики и опустив мечи. Он бился, как простой солдат, стараясь овладеть этим городом, задерживавшим выполнение его плана, понимая, что наступила решительная минута и крепостью можно овладеть, только напрягая все свои силы. Отрывистыми словами он обращался к солдатам на различных наречиях их племен, напоминал о несметных богатствах города, о красоте гречанок и значительном числе рабов, находящихся в стенах, и балеарцы шли на приступ, нагнув головы, выставив вперед пики с остриями, закаленными в огне; кельтиберийцы орали свои военные песни, ударяя себя в грудь, как в звонкий барабан, и размахивая короткими обоюдоострыми мечами; нумидийцы же и мавританцы, спешившись, переходили с одной стороны на другую, коварно, исподтишка пуская в горожан стрелы, скрытые под их белыми покрывалами.

Все было напрасно. Брешь представляла узкое ущелье. Карфагенское войско, несмотря на численное превосходство, должно было стягивать свой фронт. Таким образом восстановилось равновесие сил, а на стороне сагунтинцев было преимущество положения, и они отражали наступающих каждый раз, как те намеревались взобраться на груду обломков. Мечи врезывались в тела, пики распарывали груди, сражающиеся схватывались врукопашную, переплетаясь руками, как ремнями, ломали ноги, сдавливали друг у друга грудь, дышавшую как мех, и катились на землю, разбивая себе лицо. Вставая, победитель не раз с гордостью замечал, что держит в зубах кусок кровавого мяса…

Отряд Ганнибала, как ураган, налетел на брешь, и стремительность натиска заставила дрогнуть массу защитников. Но ни один не тронулся с места: они решили умереть на посту, образуя плечом к плечу плотную массу, где каждому волей-неволей приходилось быть храбрым, потому что было слишком тесно, чтобы бежать.

Такой бой продолжался несколько часов. Груды трупов, скоплявшихся между наступающими и защитниками, затрудняли движение первых. Солнце начинало склоняться к закату, и Ганнибал чувствовал утомление от борьбы со стойким сопротивлением, о которое разбивались все его усилия. Веря в свое счастье, он велел трубить к последнему приступу; но в эту минуту случилась неслыханная вещь, смутившая вождя и внесшая замешательство в его отряд.

Актеон не мог определить, откуда доносился голос. То была галлюцинация, выдумка какого-нибудь увлекающегося, утомленного продолжительным сопротивлением.

— Римляне! — кричал голос. — Наши союзники прибыли!

Весть быстро распространилась, и ее приняли с легковерием, придаваемым опасностью. Сообщили друг другу рассказ, что сторожевые на башне Геркулеса видели флот, направляющийся в гавань, и сейчас же приятную новость передали защитникам бреши. Все ей поверили, прибавляя от себя новые подробности, и в глазах блестела радость, лица раскраснелись, даже раненые, лежавшие среди обломков, поднимали руки, крича:

— Римляне! Римляне идут.

Сразу, в беспорядке, будто влекомые невидимой силой, все устремились из бреши и, как лавина, обрушились на врага, строившегося для последнего приступа.

Неожиданность натиска, сила изумления, этот крик: «Римляне! Римляне!», с таким убеждением повторяемый сагунтинцами, внесли смятение в варварские племена Ганнибала. Однако они защищались, хотя весь город напал на них; даже женщины и дети сражались, как в день смерти Ферона, и солдаты Ганнибала, разбитые на мелкие отряды, не видя и не слыша своих начальников, побежали к морю.

Ганнибал отступал, скрежеща зубами от ярости: мысль, что осажденные бьют его войска, сводила его с ума. Ярость до того ослепила его, что он попал в среду врагов и несколько раз рисковал пасть под их ударами.

Начало темнеть. Сражающиеся сагунтинцы приближались к окопам лагеря, между тем как остальное городское население, рассеявшись по равнине, добивало раненых и намеревалось поджечь осадные машины. И они уничтожили бы все, если бы Марбахал, военачальник Ганнибала, не выехал из лагеря с несколькими когортами всадников. Горожане не могли устоять против кавалерии в открытом поле и начали медленно отступать. Под покровом ночи они снова заняли брешь, громко возвещая об одержанной победе.

Актеон с некоторыми из наиболее отличившихся в битве сагунтинцев приступил к укреплению города. Он переговорил с сенаторами о трудности долгое время защищать это отверстие. Невозможно несколько раз повторять уловку предыдущего вечера. И осажденные всю ночь проработали при свете факелов под брешью, сбрасывая черепицу и разрушая стены.

Купцы и рабы, богатые горожане и женщины из предместья — все смешались, хватали пики, собирали камни и приготовляли шары из глины. Даже сенаторы принимали участие в этой гибельной работе, продолжавшейся всю ночь и большую часть следующего дня.

Евфобий, философ, остававшийся в бездействии, несмотря на оскорбления работавших, вспоминал о первых основателях города — циклопах, переносивших камни величиной с горы и положивших таким образом основание Акрополю.

Вечером следующего дня работы прекратились, когда начали подступать войска осаждающих. Они шли на приступ плотной массой, молча, мрачные, очевидно решившись с первого натиска овладеть этой брешью, бывшей за день перед тем свидетельницей их унижения.

Они шли через тучу камней и стрел, пускаемых в них осажденными, и первые когорты, взбежавшие на груду обломков, схватились с наиболее храбрыми сагунтинцами, оспаривавшими у них брешь. После короткой битвы осаждающие овладели входом в город и возвестили об этом торжествующими криками.