След «черной вдовы» - Фридрих Незнанский

И Али Магомедович, не видя для себя иного выхо­да, действительно собрался ненадолго исчезнуть из Москвы, полагая, что семью теперь не тронут. И сде­лал бы так, если бы не посланец от Рустама Алиевича. Как тот нашел его, Али до сих пор не догадывался, од­нако же нашел и строго предупредил. А Рустама обма­нывать нельзя, это знает вся московская диаспора...

Грязнов оценил «честность» Зароева и дальше пу­гать этого давно мокрого от страха и усердия осетина все-таки, а не лезгина не стал. А с осетином, кстати, вышла такая штука.

Не сильно разбираясь в различиях тех или иных малых наций бывшего Советского Союза, Вячеслав Иванович рассуждал всегда так: лезгины — это кото­рые знаменитую «лезгинку» танцуют. А у кого он ее видел в самом лучшем исполнении? Ну, конечно, у ши­роко известного во всем мире грузинского ансамбля песни и пляски! Значит, кто лезгины? Одна из грузинс­ких, так сказать, народностей. Почему нет? И когда Денис назвал Зароева лезгином, подумал, что, навер­ное, тут что-то не то. Ведь если он из грузин, тогда и его фамилия кончалась бы на «швили» или «адзе», ну как тот же Шеварднадзе. Он и спросил, ничтоже сумняшеся, чтобы разобраться все-таки, какое отношение он имеет к азербайджанской диаспоре, в которой так высоко чтят его приятеля Рустама Алиевича:

— Так вы кто же, грузин?

— Еще лютше! — с неожиданным пафосом и про­рвавшимся акцентом заявил этот мокрый сморчок. — Асэтын!

«Ну лучше или нет — это не тот разговор, — едва не рассмеявшись, подумал про себя Грязнов. — Вон и Сталин, говорят, был осетином, а фамилия — Джугаш­вили. И что из этого?» Но развивать тему не стал, мож­но окончательно запутаться, когда владеешь предме­том слабо.

Короче говоря, выслушав почти слезную исповедь перетрусившего «асэтына», Вячеслав Иванович отпра­вил его со своим сотрудником к криминалистам, что­бы тот помог им составить фотороботы тех братков, что осуществили операцию по захвату женщины — за­ложницы? опасной свидетельницы? жертвы маньяка- насильника? — все это еще предстояло выяснять. Но перед тем как отправить его на Петровку, 38, приказал подробнейшим образом изложить показания на бума­ге и озаглавить их как добровольное и чистосердечное признание. Другими словами, явка с повинной позже сможет облегчить участь Зароева, если суд сочтет его соучастником преступления.

Были еще показания секретарши директора, но она как-то не запомнила «странных» посетителей, а в день похищения балерины вообще их не видела. Зато очень хорошо запомнила, как сильно пострадал от грубых действий бандита, сопровождавшего балерину, сотруд­ник охраны дирекции театра. Пострадала, между про­чим, и сама секретарша, ибо от жутких угроз в свой адрес едва не лишилась сознания на рабочем месте, но уж рабочий-то день потеряла полностью, поскольку так и не смогла до конца служебного времени привести в норму свое физическое состояние и успокоить нервы.

Прослышав уже о подробностях «контакта» этих сотрудников дирекции с Николаем Щербаком, со слов того же Дениса, Вячеслав Иванович и сам не знал, хо­хотать ему или плакать. Ну надо же, едрит ее мать, не хватало теперь еще и сыщику оправдываться! И что за люди! Откуда они такие взялись?! И так ничего путно­го нет, а еще они под ногами болтаются...

Была еще, правда, черная машина марки «БМВ», которая неоднократно «паслась» во дворе, на улице Доватора, и номер которой могли случайно запомнить местные деды и бабки. Но этим вопросом сейчас уже занимались опростоволосившиеся парни Дениски. И поделом им — так промазать! Вот тебе и заработали деньжат, отыскали пропавшую балерину! Лучше б уж и не совались...

В тот же вечер во все отделы милиции, в аэропорты, на вокзалы и автовокзалы поступили фотографии ис­чезнувшей Светланы Алексеевны Волковой и фоторо­боты двоих предполагаемых преступников, участвовав­ших в ее похищении.

А тщательный опрос жильцов дома на улице Довато­ра реальных результатов не дал. Черный «БМВ» видели многие, но номера машины никто не запомнил, да он и был, словно нарочно, затянут коркой коричневой пыли.

Больше пока в этом направлении лично Вячеславу

Ивановичу и сотрудникам его ведомства ничего конк­ретного сделать не удалось. Ну не принимать же все­рьез фразу того же Зароева, сказанную им, когда со­ставлялся фоторобот преступников. Он заметил, но как бы между прочим, что лицо того лысого показалось ему почему-то знакомым, а почему, он не знал. Да о чем тут думать, у всех бандитов практически одинаковые рожи — мыслительный уровень один, да и сама про­фессия накладывает свой неизгладимый отпечаток. А вот объявленная погоня, получается, захлебывалась...

Александру Курбатову, который занимался убий­ством Дмитрия Горлова в палате отделения реанима­ции, кое-что узнать удалось.

Он исходил из твердого постулата, которому при­вык следовать в своей работе с самого начала: следы остаются всегда. Просто их до поры до времени никто не замечает. Значит, надо создать такие условия, вер­нее, такое состояние духа, чтобы слух, зрение, обоня­ние и прочие чувства обострились и сфокусировались в одном и том же направлении. Вот тут, глядишь, и про­клюнется нечто такое, что может сперва просто как бы обозначить следы необходимого тебе следа — утверж­дая так, Александр мысленно извинялся перед невиди­мым собеседником за некоторую тавтологию, — а за­тем и, более уже определенно, вывести на конкретный факт, открывающий дальнейшую следственную перс­пективу. Пусть объяснение и мудрёно, как говорили старожилы на Сахалине, где Курбатов «вышел в боль­шие люди», если можно так сказать о заместителе об­ластного прокурора по следствию, зато оно всегда по­могало ему не уставать и, главное, не разочаровывать­ся в своей работе. Помогло и теперь.

Он решил, что в крупной городской клинике, не­смотря на обилие коридоров в ней, лестничных площа­док, этажей и переходов между ними, с огромным ко­личеством палат — многоместных и одиночных — и с сотнями людей во всех вышеперечисленных местах, опять же занятых делом, отдыхающих, озабоченных собой или судьбой больных родственников, не может не найтись хотя бы одного, кто мог видеть преступни­ка. По определению, как говорится, не может. Надо просто побегать, ножками, ножками...

И он начал «бегать» — ив прямом, и в переносном смысле.

А исходил он вот из чего. Он попытался просчитать операцию по устранению Нестерова и его компании с самого начала. И получалось так, что в ней, по идее, должно быть задействовано совсем не трое человек — мотоциклистов-убийц, а, судя по дальнейшим событи­ям, никак не меньше пятерых человек. Начать с того, что громилы-братки, дважды посещавшие дирекцию Большого театра, вряд ли сгодились бы на роль роке- ров-киллеров — фактура не та, судя по описаниям раз­личных свидетелей. Одни — черноголовые, горбоносые, грачи, так сказать, другие — именно братва. И вторые вполне могли в операции на Бережковской набережной исполнять роль поддержки, то есть быть до поры до времени на подхвате, на страховке. Больше того, те киллеры вполне могли оказаться действительно залет­ными птицами, в то время как «любители искусств» — состоять в местной какой-нибудь группировке. Либо тоже заезжей, да хоть и из того же Питера.