Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Джон Грогэн

– Это не… – начала было Дженни с отвращением в голосе.

– Да, именно это, – сказал я. – Он разграбил кошачий лоток.

Вряд ли Марли больше распирало от гордости, даже если бы он принес нам самый крупный бриллиант в мире. Как и предсказывала мудрая Барбара Вудхаус, наша умственно отсталая, ненормальная собака вступила в новую фазу своей жизни – фазу поедания экскрементов.

После появления на свет Конора все наши знакомые, за исключением моих родителей, которые были ревностными католиками и постоянно молились о маленьких Грогэнах, считали, что мы свою миссию выполнили. Для семьи с двумя работающими родителями один ребенок был нормой, двое – рассматривалось как некоторое излишество, а трое – непомерная роскошь. Учитывая то, насколько тяжелой была вторая беременность Дженни, нас не понимали: зачем еще раз подвергать себя такому ужасному испытанию. Но с первых дней брака, когда мы губили растения, прошло много времени. В нас проснулись родительские чувства. Двое мальчуганов принесли нам гораздо больше радости, чем мы ожидали. Теперь именно они определяли нашу жизнь. Порой нам действительно не хватало простого ленивого отдыха, вальяжных субботних вечеров, проведенных за чтением, и романтических ужинов, которые затягивались до поздней ночи. Но сейчас нам гораздо больше удовольствия доставляли пролитое яблочное пюре, отпечатки крохотных носиков на стеклах окон и прекрасные звуки босых ножек, шлепающих по коридору на рассвете. Даже в самые мрачные дни почти всегда находился повод улыбнуться, поскольку мы знали то, что рано или поздно постигает всякий родитель: изумительный период раннего отцовства и материнства – с попками в подгузниках, первыми зубками и невнятным бормотанием – яркие, краткие вспышки на длинном жизненном пути.

Мы оба закатывали глаза, когда моя мама, дама старой закалки, кудахтала: «Радуйтесь им, пока можете, потому что они вырастут быстрее, чем вы это заметите». Прошло всего несколько лет, но теперь мы поняли, как она была права. Она озвучила прописную истину, однако вскоре мы поняли, что она имеет к нам непосредственное отношение. Мальчишки действительно росли очень быстро, и с каждой прошедшей неделей заканчивалась очередная маленькая главка, к которой уже невозможно вернуться. Вчера Патрик сосал большой палец, а на следующей неделе он избавился от этой привычки. Вот Конор лежит в детской кроватке, а вскоре она уже служит ему трамплином. Патрик не выговаривал звук «р», и, когда женщины ворковали над ним, а происходило это часто, он сжимал кулачки, выпячивал губу и говорил: «Пелестаньте! Плеклатите! Хватит». Я хотел записать все это на пленку, но однажды «р» у него зазвучал чисто, и запись стала ненужной. Мы месяцами не могли заставить Конора снять пижаму Супермена. Он носился по всему дому в развевающейся накидке и кричал: «Я Стюпмен!» А потом внезапно перестал – мы опять упустили момент.

Дети были хронометром, который отсчитывал наше время, и его невозможно было не замечать. Этот хронометр фиксировал непрерывное течение жизни по морю минут, часов, дней и лет, которое без него показалось бы бесконечным. Наши дети росли быстрее, чем нам того хотелось, и этим частично объясняется, почему спустя год, после того как обосновались в Боке, мы задумались о третьем ребенке. Я сказал Дженни: «Слушай, у нас же теперь четыре спальни, почему бы и нет?» Нам хватило всего двух попыток. Никто из нас не произносил вслух, что хотим именно девочку, но это, несомненно, было так, несмотря на привычные рассуждения во время беременности, как прекрасно иметь троих сыновей. Когда же УЗИ подтвердило наши тайные ожидания, Дженни положила руки мне на плечи и прошептала: «Я так счастлива, что смогу подарить тебе маленькую дочку». Я тоже был счастлив.

Но не все друзья разделяли наш энтузиазм. Большинство из них на новость о беременности реагировало тупым вопросом: «А зачем?» Они не верили, что третья беременность – это не случайность. А если это вовсе не досадная оплошность, как заявляли мы, то им непременно нужно было настоять на своем. Одна знакомая в порыве резкой критики зашла так далеко, что сделала Дженни замечание за то, что та позволила мне опять ее «обрюхатить». Она обратилась к Дженни таким тоном, какого заслуживает безумец, только что пожертвовавший свое состояние сектантам: «О чем ты только думала?»

Нас это не волновало. Девятого января 1997 года Дженни преподнесла мне припозднившийся подарок на Рождество: румяную девочку весом в три с половиной килограмма, которую назвали Колин. Только тогда мы почувствовали, что у нас полная семья. Если ожидание Конора стало временем стрессов и волнений, то эта беременность протекала идеально, к тому же сервис общественной больницы в Бока Ратоне оказался на высоком уровне. На другом конце коридора от нашей палаты располагалась комната отдыха, где имелся бесплатный автомат с капучино – как это характерно для Боки! Когда ребенок появился на свет, я принял такую дозу кофеина, что едва сумел перерезать пуповину.

* * *

Колин исполнилась неделя, и Дженни впервые вынесла ее из дома. День выдался свежий и ясный; мы с мальчиками сажали цветы в саду. Марли привязали цепью к стоящему неподалеку дереву, и он тоже с радостью лежал в тени, наблюдая за нами. Дженни села на траву возле него, поставив переносную колыбельку со спящей Колин между собой и собакой. Через несколько минут мальчики позвали маму посмотреть на их работу, и, пока Колин дремала в тени возле Марли, они повели Дженни показывать клумбы. Мы находились за высоким кустарником, поверх которого могли видеть ребенка, но с улицы эта часть сада была не видна. Когда мы повернули обратно, я замер и подозвал Дженни. На улице остановилась в замешательстве пожилая пара и пялилась поверх забора на сцену в нашем саду. Поначалу я даже не понял, что привлекло их внимание. А потом до меня дошло: со своего места они видели только хрупкого новорожденного младенца по соседству с огромной палевой собакой, которая, казалось, была единственной няней ребенка.

Мы молча ждали реакции, сдерживая смех. Марли напоминал египетского сфинкса: он лежал со скрещенными передними лапами и поднятой головой и от удовольствия сопел, каждые несколько секунд вытягивая морду, чтобы обнюхать головку ребенка. Бедные старики, вероятно, решили, что ребенок лишился родителей. Они были уверены, что родители сейчас сидят и пьют где-нибудь в баре, оставив малыша на попечение соседского лабрадора, который и должен качать младенца в колыбельке. Марли как будто тоже включился в розыгрыш, без наших подсказок сменил позу, положил морду на животик Колин и издал глубокий вздох, будто спрашивая: «Когда же объявится эта парочка?» Его голова была больше, чем тельце девочки. Казалось, он охранял ее; вполне возможно, что именно так и было, хотя уверен, что он просто наслаждался запахом ее подгузника.

Мы с Дженни стояли в кустах и обменивались улыбками. Жаль было расставаться с мыслью о Марли-няне. Хотелось продлить этот момент и посмотреть, чем все закончится, но тут мне пришло в голову, что в одном из вариантов сценария есть звонок в службу спасения. На нас никто не жаловался, когда мы не раз оставляли Конора в коридоре прежнего дома, но как мы объясним нынешнюю ситуацию? («Да, знаю, как это, должно быть, выглядит, офицер, но он удивительно ответственный пес…») Мы вышли из-за кустов и помахали пожилым супругам, заметив явное облегчение на их лицах. Слава богу, ребенка не оставили на попечение собаки.