Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России - Игорь Шумейко

Но и это еще не самое «страшное признание». Дело в том, что и народ наш в целом, объективно говоря, не так ценит эти самые «свободные выборы» и вообще — «свободу выбора», как ценят их европейцы!

На ваш взгляд — это рабство, или, если без оскорблений: НЕпринадлежность русских к «свободному миру».

Нью-Йорк. 12 января 2010. INTERFAX.RU:

«Выпущен доклад международной правозащитной организацией «Фридом хаус»: «Свобода в мире 2010», по которому сегодня: свободных государств — 89, частично свободных — 58, несвободных — 47, в их числе Россия. Критерии оценки: изменения в школьных программах, подавление свободы СМИ, отсутствие независимости судебно-правовых органов, нарушения в ходе выборов. Директор по исследованиям «Фридом Хаус», Арч Паддингтон: ухудшение ситуации со свободой в мире связано с тем, что небольшая группа крупных, влиятельных, самодостаточных в геостратегическом отношении стран, таких, как Россия, Китай, Венесуэла, Иран, выступали как пример для подражания и защищали небольшие государства, где правят авторитарные режимы».

То есть 136 государств мира — свободнее, чем Россия. По критериям «Фридом Хаус»…

Действительно, в сложные сферы заплывает вопрос о «фальсификациях истории». Был такой лозунг «За нашу и вашу свободу!»— это поляки, подсмеиваясь над нашими начиненными (всякой идеологической дрянью) «разночинцами», подбивали их швырять бомбы в губернаторов и царей. Узкоутилитарное применение авторами того лозунга давно изучено, однако остается повод задуматься и более широко. Да, наверное, все же у нас и у них — разные свободы.

Полтора тысячелетия отлаживаемый механизм их работает на достижение важнейшей цели: «свободы», «свободы выбора», главных ценностей европейца.

Россиянин тоже любит «свободу выбора». Но… в тех свободах, похоже есть одно различие: наша свобода, кроме «свободы выбора», включает еще и свободу от выбора! И это вовсе не какой-то измышленный мною парадокс. Это, действительно, наша, российская, ценность — иметь свободу выбора, в том числе имея еще одну свободу: свободу выбирать самому, или передоверить свою свободу выбора кому-то другому (царям, вождям).

Ведь западная политическая свобода требует постоянных усилий по обеспечению этого самого «механизма поддержания свободы». Политическая машина требует постоянного внимания, работы, смазки. Причем такой работы, что не может быть передоверена каким-нибудь наемным менеджерам. Тут, действительно, требуется постояннаяработа всегообщества, для каковой работы требуется еще и самоорганизация (еще не легче!), постояннаясамодисциплина всего общества. Самоустранение общества от текущей политики — оно и на

Западе чревато потерей их свободы. Вот это постоянная политическая работа во имя свободы и ощущается у нас, в России — уже как нелегкая, неприятная обязанность.

Такие ли мы уж исключительные в этом своем выборе? Ядовольно долго размышлял именно над этим моментом. Эта наша «свобода выбора, со свободой и от выбора»— что это? Найденный какой-то наш альтернативный путь политического развития, имеющий свои достоинства, которые нам надо как-то пропагандировать, или хотя бы защищать? Вроде нет, в наших разговорах, в жизненных коллизиях, в литературных произведениях — нигде я не замечал вокруг этой «свободы от свободы» никакого ореола гордости. Более того, эта особенность никогда особо и не формулировалась, оставляя ощущение не альтернативы, а скорее какого-то нюанса.

Важным, хотя и мимоходным пояснением показалась мне одна из формулировок Фомы Аквинского. Да-да, того, чьи труды стали теоретическим основанием для строительства этой западной политической машины. И вот он, составляя свой перечень молитв, вдруг сформулировал это: благодарность Святому Духу за избавление от необходимости иметь политическое мнение.

Не поручусь за цитату точно, может, та мысль Фомы Аквинского и была связана с какими-то отдельными, частными тогдашними политическими дебатами, но мне показалась потрясающе важной именно эта особенность: избавление НЕ от политических мнений,(Фома Аквинский вовсе не анархист!), НО избавлениеименно… от необходимости иметь политические мнения!

Он может его иметь, но может и не…

И еще об одном слове-«члене» этой формулы Фомы Аквинского, которую я считаю, действительно, в числе самых важных изречений в истории человечества: избавление от необходимости иметь политическое мнение. — Теперь я выделяю последнее слово формулы: «мнение». Оцените еще и этот нюанс! Ведь имея «мнение», можно действовать или нет. Можно как-то выражать это «мнение», ухлопать миллион людей за его торжество, или «оставить его при себе». И Фома Аквинат, понимая первичность «мнения», говорит об избавлении — НЕ от необходимых политических действий, а об избавлении даже от корня всяких действий — от «мнения» вообще. Он словно отвечает тянущим его за рукава, зовущим его (кто на трибуну парламента, кто на митинг протеста): «У меня по этим пунктам — вообще нет никакого мнения!» Единственное его действие — пожатие плеч.

Получается, наш Фома тоже ценит свободу от политической необходимости, и в специальной молитве благодарит за свободу передоверить свой выбор Богу (или Его помазаннику?). Он и сохраняет ее, эту свободу — как оттенок, нюанс, как запасной клапан, запасной выход, как страховка от абсолютизма политической машины.

И российское отношение к этому явлению надо видеть сквозь давнее недоверие: 1) к политике, 2) к машинности (рутине, механической повторяемости, к «машинерии вообще»).

Помните, на распутинской Матере, еще в счастливые, не прощальныедни утвердился «каприз, игра, в которую, однако, включились с охотой все»: единственной на острове автомашине …серьезной работы не давали… запрягали поутру коней… а машина сиротливо плелась позади и казалась дряхлей и неуместней подвод. Тут тоже дело в нюансе: протест не против машины! (материнцы — не английские луддиты, разбивавшие станки), а против — абсолютизации машины.

Абсолютные монархи, как мы убедились в XX веке — оказались легко свергаемы, но вот абсолютизм политической машины— это совсем другая статья… Сидящих за ее тонированными стеклами даже и разглядеть не получается! У кого-то там пять газет и контрольные пакеты телеканалов, у кого-то — квитанции и «расписки в получении» за подписями «народных трибунов»… и вот уже избирательная масса тянется, как из тюбика, проголосовать за того, кто больше часов был вывешен на телеэкране.

Монарху-то требовалась только наша покорность, а политической машине еще, как смазка, как необходимый элемент — наша тупость!

Подойдя чуть с другого бока, Оскар Уайльд оформил эту дилемму в стиле своих парадоксов: «У современной демократии есть только один опасный враг — добрый монарх».

И еще о свободе как отсутствии. В разных европейских языках есть этот смысловой оттенок. О невозвращающем долги говорят: он слишком свободнопонимает финансовую обязательность. Отсутствие моральных ограничений: «либер тины», «свободные отношения»… Бесплатность, отсутствие платы: «Free»…