Взлет и падение Третьего Рейха - Уильям Ширер

В тюрьме у Гитлера было достаточно времени, чтобы не только разложить по полочкам свое прошлое, свои победы и ошибки, но и хорошенько поразмыслить о бурном прошлом германской нации, ее триумфах и поражениях. Теперь он имел более ясное представление об этом. У Гитлера вновь появилось острое ощущение как собственного предназначения, так и предназначения Германии в целом, и здесь у него не было ни малейшего сомнения.

Находясь в состоянии душевного подъема, он закончил диктовку первого тома «Майн кампф» и сразу же приступил к работе над вторым томом. Предначертания того, к чему Всевышний призвал Гитлера в полном катастроф мире, и мировоззрение, на которое он опирался, были изложены им на бумаге, увидели свет и могли по достоинству быть оценены всеми. Эта философия, какой бы сумасбродной она ни казалась, уходила, как уже отмечалось, глубокими корнями в историю Германии. Большинству современников, живших в XX веке, даже немцам, изложенная Гитлером программа представлялась нелепой. Однако в ней прослеживалась определенная последовательность, были намечены четкие перспективы. Программа предлагала, хотя лишь немногие в ту пору понимали это, продолжение германской истории. Она предсказывала Германии славное будущее.

Период между 1925 годом и началом экономического кризиса 1929 года оказался неблагоприятным для нацистского движения и Адольфа Гитлера, но он хотел проявить себя человеком, который никогда не отчаивается и не теряет уверенности. Несмотря на повышенную возбудимость, нередко приводившую к припадкам истерии, он умел терпеливо ждать и был достаточно умен, чтобы понимать, что политический климат, сложившийся в те годы в Германии вследствие экономического подъема и ослабления напряженности, не способствует достижению поставленных им целей.

Он был убежден, что хорошие времена для Германии рано или поздно кончатся. Ее благополучие, как говорил он, зависело не от ее собственной силы, а от силы других, прежде всего Америки, из переполненной казны которой текли займы, призванные обеспечить Германии стабильное процветание. За период с 1924 по 1930 год она получила в виде займов около семи миллиардов долларов — по большей части от американских финансистов, мало задумывавшихся над тем, каким образом она сумеет расплатиться с долгами. Сами же немцы думали об этом и того меньше.

Займы, получаемые республикой, шли на платежи по репарациям и на расширение дорогостоящей социальной сферы, служившей образцом для всего мира. Правители земель, муниципалитеты расхватывали занятые деньги не только на благоустройство городов, но и на строительство аэродромов, театров, стадионов и модных, плавательных бассейнов. Промышленность, прежние долги которой обесценились вследствие инфляции, получала миллиардные кредиты на замену оборудования и модернизацию производства. Объем промышленной продукции, составлявший в 1923 году 55 процентов уровня 1913 года, к 1927 году возрос до 122 процентов. Впервые за послевоенное время уровень безработицы опустился ниже миллионной черты, и в 1928 году число безработных составляло 650 тысяч человек. Розничный товарооборот увеличился в том же году на 20 процентов по сравнению с 1925 годом, а реальная заработная плата спустя год возросла по сравнению с четырьмя предшествующими годами на 10 процентов. Плодами экономического подъема отчасти пользовались и низшие слои общества — многомиллионная масса лавочников и мелких служащих, на поддержку которых Гитлер рассчитывал.

Как раз в эти годы и состоялось мое знакомство с Германией. Париж, где я проживал в то время, и Лондон, куда периодически наведывался, способны были очаровать такого молодого американца, как я, которому посчастливилось вырваться из затхлой, бездуховной атмосферы, господствовавшей в Америке в годы президентства Калвина Кулиджа, и все же впечатление от этих столиц тускнело, когда я приезжал в Берлин или Мюнхен. Казалось, в Германии действует какой-то чудесный фермент. Люди жили там более свободной, более современной, более увлекательной жизнью, чем в любой другой из знакомых мне стран. Нигде искусства, интеллектуальная жизнь не были столь активны, как в Германии. В литературе, живописи, архитектуре, музыке, театре возникали новые школы, рождались талантливые произведения. И в центре всего находилась молодежь.

Бывало, целые ночи проходили в нескончаемых беседах о жизни в кругу моих ровесников, собиравшихся в кафе, в фешенебельных барах, в местах отдыха, на палубах пароходов в Рейнской области или в прокуренных мастерских художников. Пышущие здоровьем, беззаботные солнцепоклонники, они жаждали полнокровной жизни в условиях полной свободы. Гнетущий дух пруссачества, казалось, исчез без следа. Большинство немцев — политики, писатели, редакторы, художники, профессора, студенты, деловые люди, рабочие лидеры поражали своим демократизмом, либеральными или пацифистскими взглядами. О Гитлере, о нацистах почти не вспоминали, разве что в шутку, когда речь заходила о «пивном путче». На выборах 20 мая 1928 года нацистская партия набрала всего 810 тысяч голосов из 31 миллиона и получила в рейхстаге около десятка мест из общего числа 491. Консервативные националисты тоже понесли большие потери: если в 1924 году за них голосовало шесть миллионов избирателей, то в 1928 году только четыре миллиона, а число мест в парламенте сократилось со 103 до 73. Социал-демократы, напротив, получили на миллион с четвертью голосов больше (всего за них проголосовало более девяти миллионов человек), обеспечив себе 153 места в рейхстаге. Таким образом, социал-демократическая партия оказалась самой влиятельной партией в Германии. Наконец-то, спустя десять лет после окончания войны, Германская республика прочно встала на ноги.

В 1928 году национал-социалистическая партия насчитывала 108 тысяч членов. Число небольшое, и росло оно медленно. В конце 1924 года, через две недели после выхода из тюрьмы, Гитлер добился аудиенции у Генриха Хольда — министра-президента и руководителя католической народной партии Баварии. В ответ на клятвенное обещание Гитлера вести себя прилично Хольд снял запрет с нацистской партии и ее печатного органа. «Бестия обуздана, — сообщил он министру юстиции Гюртнеру, — теперь можно ослабить путы». Баварский министр-президент был первым, но отнюдь не последним среди германских политиков, допустивших роковой просчет.

26 февраля 1925 года вышел первый после снятия запрета номер «Фёлькишер беобахтер» с редакционной статьей (автором ее был Гитлер) «Новое начало». На следующий день фюрер выступил на собрании возрожденной нацистской партии, состоявшемся в той самой пивной «Бюргербройкеллер», откуда он и его приспешники утром 9 ноября полтора года назад начали свой злосчастный марш.

На этот раз многие из верных друзей отсутствовали. Экарта и Шейбнера-Рихтера уже не было в живых. Геринг находился в эмиграции. Людендорф и Рем устранились. Розенберг, враждовавший со Штрейхером и Эссером, считал себя обиженным и тоже держался в стороне. Грегор Штрассер, пока Гитлер сидел за решеткой, а нацистская партия находилась под запретом, возглавлял вместе с Людендорфом «национал-социалистическое движение за свободу Германии». Когда Гитлер попросил Антона Дрекслера председательствовать на собрании, старый слесарь, основатель партии, послал его к черту. Тем не менее в пивной собралось около четырех тысяч приверженцев, пожелавших снова послушать Гитлера, и он не обманул их ожиданий. Его красноречие, как всегда, зажигало. В конце двухчасовой речи толпа разразилась аплодисментами. Несмотря на то что многие приспешники покинули его и перспективы движения не радовали, Гитлер ясно дал понять, что считает себя единоличным вождем партии. «Я один руковожу движением, и никто не может навязать мне свои условия, ибо я, только я несу ответственность, — заявил он и добавил: — На мне снова лежит ответственность за все, что происходит в движении».