Конец света, моя любовь - Алла Горбунова

Была еще Бедя, бабушкина сестра. Про нее говорили, что она несчастный человек. Она была толстая, со снежно-белыми волосами горшком и щетиной на подбородке, и еще она тряслась. Мне объяснили, что это от таблеток. Всю жизнь она принимала галоперидол и литий. У нее была шизофрения, похожая на биполярное расстройство: у нее тоже были маниакал и депрессии, но кроме того были голоса в голове. Началось все в девятнадцать лет, ее повалил на землю и облапал какой-то парень в парке Лесотехнической академии, где она училась. Она долго страдала, думала об этом и никому не могла рассказать. Потом она заболела. Поехала с другими студентами «на картошку» и там разделась догола, бегала в невменяемом состоянии, что-то кричала непристойное. Ее начали лечить и сделали глубоким инвалидом. Она осталась старой девой и всю жизнь боялась мужчин и при этом сходила с ума на почве секса, считала, что все ее домогаются, а если ей начинал нравиться какой-то мужчина – у нее тут же появлялись голоса в голове, и все ее влюбленности глушились галоперидолом. Мне рассказали ее историю, и она ошеломила меня. Я верила тогда в благое устройство мира, и судьба Беди в это благое устройство никак не укладывалась. Мне трудно было понять, что человек может быть настолько несчастен и что это никак не исправить.

Был еще дядя Алеша, мамин брат. Мы с ним не были близки и почти не общались. Он не интересовался мной, когда я была ребенком, и жил какой-то своей параллельной жизнью. Мне всегда говорили его не беспокоить.

Отец появился в моей жизни, когда мне было десять лет. Мне говорили, что у них с мамой не сложилось, что он был ее сильно моложе, когда я родилась, был еще студентом. Они познакомились зимой на базе отдыха в Карелии, хотели пожениться, даже подали заявку в ЗАГС, но расстались еще до того, как я родилась, – по причине нехозяйственности моей мамы и несложившихся отношений с ее будущей свекровью. После моего рождения отец несколько раз приходил, принес мне большую обезьяну, которую я назвала Кампа-Зямпа, когда мне был годик, а потом они с мамой решили, что для всех будет лучше, если общения не будет. Когда мне должно было исполниться десять лет, я пригласила его письмом к себе на день рождения. Они пришли с его мамой, моей второй бабушкой. С тех пор мы стали общаться, но не часто.

Все детство я мечтала о белом коте. Бабушка категорически запрещала заводить каких-либо животных. Летом на даче я заводила себе гусениц, чтобы о них заботиться, в городе сажала в банку пауков из туалета и играла, что это мои домашние животные. В девять лет мне разрешили завести кактусы, и я была счастлива, что теперь мне есть за кем ухаживать. Но главной мечтой был кот. Мы с мамой вместе мечтали о белом пушистом коте, укладывая меня спать, мама говорила мне: «Пусть тебе приснится белая киса», и, когда мне должно было исполниться одиннадцать лет, кот все-таки появился. Каким-то образом мама уломала бабушку с дедушкой и взяла белого персидского котенка. Его так и назвали – Персик, но по имени его никто никогда не называл, называли «кот», «киса», я называла его разными странными ласкательными именами, например «кисца гурейшая», «кисогрыз», «кисыч» – в общем, по-разному. Кот был всем хорош и пригож, но отличался удивительно вредным характером. Он был ласков и урчал, как стиральная машина, но в знак протеста он писал на самое святое. Вначале он написал на кровать, потом решил, что это недостаточно радикально, и написал на мамин компьютер, но и этого было мало, и он поступил оригинальнее: написал в собственную кормушку. На том бы ему и остановиться, но кот хотел подвергнуть поруганию все – бога, душу, мать – и написал на меня, свою любимую хозяйку.

У меня самой тоже была и осталась кошачья идентичность. У нее два аспекта: домашний и дикий, кошка и рысь. Когда мама стригла мне ногти, а я сопротивлялась, она говорила мне, что ночью придет рысь и обгрызет мне ногти. После этого однажды мне приснилась большая кошка-рысь. Она обитала прямо на Ленинском проспекте и не давала никому пройти. Должно быть, она хотела обгрызть мне ногти. Я очень испугалась и проснулась в слезах. Той ночью я прошла инициацию – столкнулась с диким аспектом своей сущности, со своим тотемным животным в пространстве сна, и с тех пор в своих снах я иногда встречаю эту огромную кошку-рысь. Я больше не боюсь ее и считаю эти встречи благоприятным знаком.

Когда мама рассказала мне про идею реинкарнации (а это было рано), я стала говорить подружкам, что в прошлой жизни я была кошкой. Вообще я много интересного рассказывала этим самым подружкам. Как-то мама поделилась со мной где-то вычитанной эзотерической идеей, что все на самом деле живое, даже вещи. После этого я рассказывала подружкам, что наши куклы на самом деле живые и с ними надо соответствующим образом обращаться. Потом родители этих подружек говорили моей бабушке: «Все бы хорошо, ну, предположим, куклы живые, но хоть бы есть они не просили… А то не прокормишь. Наши дети теперь требуют для них еды три раза в день и кормят их». Еще я рассказывала байки про болотную собаку, которая воет по вечерам на болоте за шоссе, и, например, Надька тогда этой собаки боялась.

Мои дачные подружки – Аня, Надя, Наташа – неотъемлемая часть моего детского Эдема, с ними проходило каждое мое лето в карточных играх, катании на велосипедах и всевозможных детских забавах. Мы ловили гусениц и кормили их лепестками шиповника, сажали в банки кучу бабочек, а потом выпускали всех разом, пили горькое молочко одуванчиков, делали куколок из травы, тихо играли по вечерам на веранде, строили дома из Лего, собирали крокодильчиков и бегемотиков из киндер-сюрпризов. Наше общение в основном проходило на светлых летних аллеях, среди кустов цветущего шиповника, жужжания шмелей. С Надей мы познакомились, когда вместе на аллее рыли яму, – это был захватывающий, медленный процесс. Еще мы жарили воду на сковороде и пытались докопаться до воды в земле, играли в лото и в кукол Барби, играли в ролевые игры – разыгрывали сцены из шедших в то время по телевизору сериалов. Мы играли в индейцев с мальчишками и строили шалаш, играли в настольные игры, типа модельера, сами делали кукол из бумаги и разные наряды для них, находили гнезда птенцов в песчаной яме и котят в куче шифера. Карточных игр мы знали миллион, а кроме того гадали на картах на любовь. Утро начиналось с того, что либо ко мне приходил кто-то из подружек, либо я сразу после завтрака бежала к кому-то из них. Нам никогда не было скучно, и это была чудесная дружба – вместе играть на светлых аллеях в Раю. Жаль, что мы все потом потеряли друг друга.

Я хорошо помню одну из гусениц, что у меня жили. Это была самая первая и самая любимая. Она была пушистая, длинная и пестрая. Я назвала ее Пеструша. Она ела лепестки шиповника и какала маленькими шариками, которые я убирала. Жила она в стеклянной банке, но я часто выпускала ее погулять-поползать – по скамейке на участке или по моей собственной руке. Однажды я, видимо, слишком долго ее не выпускала или что-то еще случилось, я тогда так и не поняла, но я нашла ее в банке мертвой и как будто раздавленной. Мне стало очень грустно, стыдно и страшно, я никому ничего не сказала и похоронила ее в земле под жасмином. Однажды я встретила гусеницу, довольно на нее похожую, но тигровой окраски. Я привезла ее на своей руке с берега большого озера в Отрадном, где была дача у моей крестной с ее дочкой. Мы ехали туда в кузове грузовика по пыльной сельской дороге. Там, на берегу озера, был какой-то дикий влажный лес, и мы с дочерью моей крестной, Викой, играли, что это джунгли.