Конец света, моя любовь - Алла Горбунова

Среди почему-то самых счастливых моих воспоминаний – несостоявшийся поход в Луна-парк с мамой. Я очень этого ждала, Луна-парк приезжал каждый год и располагался в конце Новоизмайловского проспекта, я никогда там не была и очень хотела. И вот я уговорила маму меня туда отвести, и мы шли по проспекту, я предвкушала Луна-парк как чудо, но его там не оказалось, то ли он уже уехал, то ли не приехал. Но почему-то я все равно помню об этом как об очень счастливой прогулке. Пожалуй, если бы Луна-парк там все-таки был, она была бы слишком, чересчур счастливой, или наоборот – счастье бы немного померкло, когда желание оказалось бы исполнено. А когда мне было десять лет, мама первый раз взяла меня с собой путешествовать. Мы поехали в Сочи, я впервые побывала на море, если не считать наш холодный Финский залив. Мы жили в частном секторе в Лоо, в армянском поселке, вокруг были лесистые горы с прекрасной южной природой. Мы ходили по этим горам, купались, лежали на прекрасном галечном пляже, ездили в Сочи, Адлер, Дагомыс, лагерь «Спутник», катались по морю на кораблике, ели фрукты и наслаждались общением друг с другом. Я полюбила путешествовать с мамой – во время совместных поездок мы вместе открывали мир и радовались ему, и вообще полюбила путешествовать.

Про путешествия была одна из моих любимых игр, которая вызывала у меня ощущение уюта, безопасности и блаженства. Это была игра в желтую маленькую машинку и двух крохотных фарфоровых ежиков. И ежики, и машинка жили у меня под матрасом втайне от всех, я доставала их перед сном и играла в них под одеялом. Ежики путешествовали на машинке по всему миру, это была не просто машинка, а машинка-домик, в котором можно жить. Они приезжали на ней в разные места, а потом останавливались на ночевку, и это было очень хорошо и уютно, потому что получалось, что они путешествуют, не выходя из дома, и дом у них всегда с собой.

В два года я беседовала о политике с бабками около дома и очень их поражала своими суждениями. Из раннего детства я помню длинные очереди в магазинах и карточки, и то, что бабушка все время смотрела по телевизору какие-то съезды. Помню демонстрации с флагами, и мне объясняли, что демократы борются с коммунистами. Мама и бабушка были за демократов, а дедушка за коммунистов. Я помню августовский путч, ГКЧП. Мы с мамой были на даче и услышали то самое «Лебединое озеро», а потом я бегала босиком по аллее, забегала к соседям и воодушевленно кричала им, что произошел государственный переворот. У Горбачева меня больше всего удивляло пятно на лбу. Начинались девяностые, на лестничных площадках собиралась шпана, кто-то методично вывинчивал лампочки, расплодились маньяки и новые русские, дети стали играть в Денди и Сегу, упразднили школьную форму, когда я была во втором классе, всюду были джинсы, жвачки, сникерсы и марсы, по телевизору стали показывать бесконечную рекламу, особенно мой дедушка плевался от рекламы тампонов Тампакс, старые советские магнитофоны постепенно сменились на магнитолы. Размножились секты, распространилась наркомания, по рынкам ходили ребята в кожаных куртках – рэкетиры, у метро открылись барахолки, в подземных переходах ларьки, на лотках продавались музыкальные кассеты в огромном изобилии, и я уже начала ими интересоваться. Сосед-алкоголик с нашей лестничной клетки был ярым сторонником Ельцина и за это получил в нашей семье прозвище Ельцинист. Шло время, и он, как и многие, стал яростным ненавистником Ельцина, но прозвище прикрепилось, и он все равно оставался Ельцинистом. Мой отец, с которым мы тогда не общались, будущий ученый-физик с мировым именем и ректор вуза, торговал зонтиками на улице: денег не было, а его матери на заводе, где она работала инженером, выдали зарплату зонтиками, – ничего не оставалось, как попытаться их продать. Мой дядя оставил врачебную практику и стал торговым агентом. Мама вначале работала в ЦММ, а потом перешла оттуда тоже переводчиком в Балтийский банк.

В девяносто втором году я пошла в школу. Это была обычная школа во дворе, с углубленным изучением английского языка. Училась я без особого энтузиазма. Писала и считала все верно, но в тетрадях разводила страшную грязь. В конце начальной школы я была отличницей, но до конца средней школы это больше не повторялось. Иногда побеждала на олимпиадах. Учиться было очень легко, но центр моей жизни и моих интересов был совершенно вне школы. Из предметов мне была по-настоящему интересна только литература, мне нравилось писать сочинения. Вообще я была очень ленива и своевольна. У меня было какое-то подспудное убеждение в бессмысленности стараний, достижений, успехов и всего такого. Я чувствовала протест, когда меня пытались заставить что-то делать, вроде понимала, что делать надо, а все равно было ощущение, что этим «надо» и всеми этими «делами» меня как будто обманывают. Что хотят, чтобы я ради этого обмана, всей этой суеты отказалась от чего-то гораздо более важного. От созерцания бытия, загадочного и бессмысленного блаженства, которое превыше всех дел человеческих. Что надо в школе учиться, в вузе учиться, работать, строить свою жизнь – мне всегда это было противно. В школе с пятого класса прекратила делать домашние задания. Начисто. Насилия над собой никогда никакого не принимала. В школе у меня были две основные подружки – Юля и Ася. Они страшно ревновали меня друг к другу: с кем я села, к кому подошла, брали меня за руки и тянули в разные стороны. Многие одноклассники меня не любили. Я была словно какая-то не такая, как все, и плохо поддавалась социализации, пыталась это скрывать, но получалось плохо, плюс я была очень застенчива, и это со стороны иногда выглядело как высокомерие. Мне было очень тяжело с другими детьми и тяжело в дисциплинарном пространстве. Мне казалось, что другие дети злы и жестоки. Когда они обижали меня, я отвечала игнорированием обидчиков, но не умела за себя постоять. Не могла ударить в ответ. Бывали периоды, когда я подвергалась травле, – но это уже было, скорее, в подростковом возрасте. Было несколько мальчишек, особенно один, которые меня за что-то ненавидели и всячески пытались оскорбить и унизить. Я выработала в себе отрешенность, чтобы не чувствовать боли. Иногда глубоко внутри я испытывала мучительный стыд: мне казалось, что обидчики видят во мне то, чего я сама не вижу, и что видит, например, бабушка, и обижают меня именно за это, за то, кто я есть, потому что мне должно быть стыдно за саму себя, за самую свою суть, и если кто-то эту мою суть увидит – его нормальной реакцией будет только смех и издевка. Несколько раз меня травили ребята из старших классов. Когда я была классе в шестом или седьмом, один мальчик из восьмого в течение года называл меня «шваброй». Где бы я ни появлялась, он кричал: «Швабра!» В принципе он был прав: я действительно была похожа на швабру – довольно высокая для своего возраста, тощая и с гривой длинных растрепанных волос. Несмотря на эти эпизоды, в целом мое пребывание в школе было относительно выносимым, я видела, что некоторым приходилось гораздо хуже. Школа для меня была скучной и неприятной рутиной: ранние пробуждения, завтрак, которым давишься и втайне от бабушки прячешь под кровать, совместная с бабушкой дорога до школы в синей мгле, в которой один за другим гаснут фонари, вестибюль, проверка сменной обуви, встреча с подругами, отрешенность, скука.

Время тянулось медленно, оно было похоже на вечность. Учительница математики, мудрая женщина, однажды сказала нам: «Сейчас ваше время идет медленно. А потом оно будет идти быстро-быстро. После института годы защелкали так быстро, что я уже не успевала их считать». Вокруг были тогда в основном одни и те же люди: моя семья, наши родственники Кораблевы, которые жили на одной улице с нами на даче и у которых росла моя подружка-ровесница Наташа – моя троюродная тетка, Цупиковы, которые приходили иногда к нам в гости, тетя Лида – дедушкина сестра, которая тоже иногда приезжала, вначале из Петропавловска, а потом из Новгорода, Богдановы – наши соседи по даче, с которыми мы делили наш общий большой участок. Старики постепенно вымирали, даже на нашем дачном участке медленно менялись поколения. Вначале ушли соседи: Александр Георгиевич, Ия Владимировна, Евгения Давыдовна, потом баба Беба, потом Виктор Исидорович. Летом у нас на даче справляли праздники, чьи-то летние дни рождения: накрывали стол на веранде, пили шампанское, смеялись, говорили тосты и кричали три раза «ура! ура! ура!».