Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

На самом деле все было не так. Манушак ждала меня, но что толку?

Поздно ночью я опять сидел в поезде и глядел в темноту за окном, думал о докторе. Говорят, я украл с завода двадцать килограмм золота. Если бы меня задержали и нашли золото, само собой, я бы заговорил, они, конечно, ждали этого и готовились защищаться. Ума доктору было не занимать, наверное, он продумал разные варианты в свою пользу, но, как бы ни пошли их дела, для меня ничего не менялось. На кого или на что я мог надеяться? Убитый солдат не смог бы сказать обо мне: «Он ни при чем». Правду мог сказать санитар, только он не был похож на чокнутого, который сам себе подпишет смертный приговор. Я сбежал, он остался. Я бы свое сказал, он – свое, но кому бы поверили? Если найдут чукчу, тот расскажет, что держал винтовку я и на мне была надета солдатская форма, и очень трудно будет доказать правду. А если не докажу, расстреляют. И вообще вопрос, дожил ли бы я до суда. Доктор и его люди не сидели бы сложа руки, у них было пять тонн золотого песка, и они ни перед чем бы не остановились.

Я вглядывался в темноту, и передо мной встал Трокадэро, строгий и презрительно улыбавшийся. Я глубоко вздохнул и выматерил его, как только мог. Не спал всю ночь, наконец рассвело, и мы въехали в очень большой город; поезд медленно, по меньшей мере полчаса, шел между дворами и высокими домами. Наконец мы подъехали к вокзалу и остановились. Здание вокзала было большое с просторными теплыми залами. Возле буфета стояли в ряд металлические шкафчики для хранения вещей. Я слыхал о таких камерах хранения. Некоторое время я смотрел, как пассажиры клали внутрь свои сумки и чемоданы, бросали в щель пятнадцатикопеечные монетки, набирали код, и дверь запиралась, затем путали цифры на диске и уходили.

Я купил сигареты и химический карандаш. Разменял три рубля на пятнадцатикопеечные монетки и выбрал себе шкафчик. Трижды закрыл и открыл. Убедился, что получается, и спрятал рюкзак. В туалете химическим карандашом написал номер шкафчика и код на левой голени и вышел на улицу. Там я увидел деревенских, которые приехали торговать на рынке, они стояли толпой возле полных мешков и ящиков. По одежде я вполне мог сойти за одного из них, мы разговорились.

– Здесь неподалеку есть дешевая гостиница, – сказали они, – там такие, как мы собираются.

Они взвалили на себя мешки и ящики и отправились в путь пешком, я пошел за ними.

Над дверью гостиницы крупными красными буквами было написано: «Северная краса». Администратор взглянула на паспорт, и выражение лица стало строгим:

– Вы не из нашей области, нужен командировочный лист.

– Я по личному делу, – сказал я и положил рядом с паспортом пять рублей.

Она тут же забыла про командировочный лист и дала мне ключи от номера. Я миновал коридор, заставленный полными мешками и ящиками, открыл дверь и вошел в маленькую комнату. В комнате стояли кровать, стул и стол, на стене висело радио. Включил, не работает. Потом я выкупался, лег, и перед глазами у меня встало дерево акации в цвету, которое росло в Тбилиси перед нашим домом.

Через три часа я проснулся. Выйдя из туалета, пересчитал деньги. Оставалось сто восемьдесят два рубля. Этого было маловато. Я знал, что зубные врачи из-под полы, в обход закона, покупали золото для зубных коронок у надежных людей. «А не попробовать ли?» – подумал я. Оделся, вышел из гостиницы и направился к железнодорожному вокзалу. Был солнечный зимний день, улица полна прохожих. «А ну, поди определи, кто сбежал из тюрьмы», – подумал я, и у меня поднялось настроение.

На вокзале я достал из рюкзака одну банку с золотым песком и спрятал в кармане полушубка. Запер шкафчик и спустя час осматривал и обходил кругом здание стоматологической поликлиники, на тот случай, если бы мне пришлось убегать. Затем поднялся по лестнице, прошагал по длинному коридору, читая надписи на дверях кабинетов. Я искал еврейские или армянские фамилии, предпочитал иметь дело с ними.

В конце коридора на двери была прибита дощечка: «Доктор Карапетян». Я встал в очередь, прикрыв рукой щеку, будто у меня болел зуб. Ждал целый час, наконец открыл дверь и вошел в кабинет. Там был полный мужчина с черными усами. Я поздоровался по-армянски и улыбнулся ему. Он холодно кивнул мне: «Садись», – указал на кресло.

Затем спросил:

– Какой зуб болит?

– Никакой, – ответил я и, увидев, что его не удивил мой ответ, почувствовал, что дело пойдет. Он внимательно смотрел на меня.

– У меня золотой песок, если возьмешь, дешево отдам.

– У тебя с собой?

Я достал из кармана консервную банку, развернул марлю и дал ему. Он пальцами прощупал песок, по лицу ничего нельзя было понять, затем снова оглядел меня, говорить не торопился.

– Что скажешь?

– Заплачу три рубля за грамм, это моя последняя цена, торговаться не буду.

– Очень высокого качества, – сказал я.

– Вижу.

Он хотел даром. На черном рынке грамм стоил самое малое десятку. Да что я мог поделать? Для человека в моем положении найти хорошего покупателя было делом нелегким. Я кивнул.

Он встал и запер дверь. Потом нашел в шкафу маленький деревянный ящичек, достал из него аптекарские весы, и мы взвесили золото. Получалось триста шестьдесят три грамма.

– Тебе полагается тысяча восемьдесят девять рублей, – сказал он. Открыл сейф, в котором у него лежал бумажник, отсчитал деньги и дал мне. – Если у тебя будет еще такой песок, я возьму по этой же цене.

– Очень хорошо, буду знать. – Я привстал.

– Подожди, – сказал он и сунул мне в рот ватку, – выйдешь из здания, выплюнешь. – Я вышел и выплюнул.

Вечером, сидя на стуле на почте, я вспоминал то время, когда я ходил в детский сад. Это было самое счастливое время в моей жизни. Там было огромное количество игрушек, нас трижды в день кормили, раз в месяц актеры из кукольного театра устраивали представления. Я удивлялся, видя, что у большинства детей по утрам глаза были в слезах, не хотели оставаться в саду. По вечерам появлялась тетя Сусанна с веником и шваброй и начинала уборку. Теперь на ее месте работала Манушак.

Услышав голос Манушак в трубке, я опять почувствовал слабость.

– Я не нашла Хаима, – сказала она.

– Может, сходишь завтра к нему домой с утра пораньше?

– Ладно, – сказала и заплакала, – я очень тоскую по тебе.

– Я