(Не) мой папа - Маргарита Дюжева

Он смотрит некоторое время, потом кивает, соглашаясь. Мы едем в сад. Я смотрю в окно, рассеяно перескакивая взглядом с объекта на объект, и пытаюсь не думать, не вспоминать то, что произошло на собеседовании. Мне кажется, я до сих пор чувствую запах Седова. У него дорогие духи, но этот аромат въелся в мою память, как нечто отвратительное, горькое, пахнувшее безнаказанностью и развратом, вызывающее острый приступ ненависти.

— Идем? — спрашиваю Дениса, когда останавливаемся возле садовских ворот.

— Иди одна.

— Как же Сережа?

— Он сегодня не в саду, — произносит и как-то горько пожимает губы.

— Почему?

— Позже объясню. После того как ты про того мудака расскажешь.

— Это шантаж.

— Он самый. Иди уже давай.

Я бегу в садик, забираю Маришку, торопливо кутаю ее в комбинезон, попутно отвечая на вопросы не в меру болтливой Ольги Алексеевны. Я так стараюсь вести себя как нормальная, адекватная, просто немного уставшая женщина, что мне это даже удается. Воспитательница, поглощенная обсуждением утренника, ничего не замечает, только перед выходом вручает очередной листочек со стихотворением.

Орлов поджидает нас, задумчиво нарезая круги вокруг своей машины. Одно колесо попинает, второе…

— Дядя Денис, — радостно кричит Маришка и бежит ему навстречу.

Он криво усмехается, бросая на меня выразительный взгляд, и подхватывает ее на руки. Я смущенно отворачиваюсь. Мне внезапно становится стыдно за то, что я утаила от него дочь, и за то, что я обманываю ее. Она так радуется, когда видит его. Аж светится.

— Поехали? — спрашивает он.

Маринка обнимает его с таким довольным видом, будто урвала самый главный приз на свете. Может, прямо сейчас сказать? Сообщить ей правду о том мужчине, который держит ее на руках? И будь что будет?

Потом вспоминаю, как он пропал на полдня и не отвечал на звонки. Снова сомнения, снова метания. Ненавижу такое состояние. Порыв рассказать все здесь и сейчас проходит, я хочу сначала поговорить с ним, выяснить почему молчал. Для меня это важно.

Он везет нас домой. Всю дорогу Маришка без умолку болтает, а мы только скованно переглядываемся. Напряжение аж звенит в воздухе.

В общем, все сложно.

— Пригласишь? — спрашивает он, останавливаясь возле нашего подъезда. И смотрит при этом так, дескать, попробуй только отказать — из машины не выпущу.

— Да, конечно, — соглашаюсь с улыбкой, а сама истерично вспоминаю, чисто ли у меня дома, не оставила ли я в второпях трусы где-нибудь в кресле.

Маришка так рада, что ее любимый дядя Денис идет в гости, что скачет вокруг него, как заведенная:

— Игрушки покажу! А еще у нас елка! И печенье, и… и… и… — ей не хватает дыхания, чтобы вывалить все и сразу.

Орлов только посмеивается, наблюдая за ней, но глаза у него остаются наряженными. Я чувствую, что его тревожит что-то, разъедает изнутри. И меня это пугает. Вдруг сейчас он скажет: прости Жень, но мне вот этого всего не надо. Что тогда?

Я пытаюсь об этом не думать, гоню от себя пугающе мысли, пока поднимаюсь на этаж и отпираю дверь.

Я сильная. Я справлюсь. Все, что нас не убивает, делает сильнее. Так ведь?

Пока я суечусь на кухне, Маришка утаскивает папаню в свою комнату и показывает ему все свои девчачьи сокровища. Я не мешаю им. Пусть общаются. Спокойно завариваю чай, накрываю на стол — печенье, конфеты и прочие мелочи.

Три кружки…

Впрочем, одна оказывается лишней — Маринка утаскивает со стола вафельку и убегает в комнату к телевизору, оставляя нас наедине.

— Так что сегодня произошло? — он возвращает меня к неприятной теме.

Я усаживаюсь напротив него, уныло подпираю щеку рукой и с тяжелым вздохом начинаю рассказывать:

— Я пошла на собеседование. А там…Там мой прежний начальник. Я же из-за него ушла с прежней работы.

— Что он сделал?

— Домогался, угрожал, вел себя как ублюдок. Я ему отказала, облила хер кипятком, а он, скотина, все никак не отвяжется… — Меня накрывает, и я начинаю тараторить, проглатывая окончания слов.

— Так! Стоп. Стоп. Стоп! — Орлов прерывает мою набирающую обороты истерику. — Какой хер, как домогался, чем угрожал? Рассказывай. Со всеми подробностями.

Ну я и рассказываю. Все припоминаю. Каждую мелочь, каждое слово. И про кофе, и про машину, которая преследовала нас, и про полицию, и про лифт. Просто все. Будто плотину прорвало, которая удерживала все это глубоко внутри меня.

Денис внимательно слушает, просто так не перебивает, только вопросы по делу задаёт. И взгляд становится такой жесткий, как у волка.

— Почему ты сразу не сказала об этом придурке? Давно бы проблему решили.

— Почему я, собственно, должна была тебе об этом говорить? — устало вздыхаю и тру глаза. — Мы с тобой только начали заново общаться, и я должна была на тебя сразу вывалить все свои проблемы?

— Да, — просто произносит он.

— Ты не понимаешь. У него ведь все схвачено он… он… — я не могу подобрать слов.

— Он трус, — заканчивает за меня Денис, — такие лезут вперед, только когда противник слабее. Ты одна, с ребенком, заступиться за тебя некому, вот он и начал строить из себя вершителя судеб.

— Угу, — не могу сдержать иронии, — а сегодня он понял, что я не одна, и станет шелковым?

— Это его проблемы. Не станет — значит, пойдем другим путем. С адвокатами и тяжелой артиллерией. Так что не бойся ничего. Он свое получит в любом случае.

Как ни странно, я действительно не боюсь. Мне нравится прятаться за крепким мужским плечом, нравится чувствовать себя под защитой. Это обалденное чувство, когда ты вся такая маленькая и несчастная, а мужчина решает твои проблемы. Давно я такого не испытывала. Все всегда сама. Зубы стиснула и дальше барахтаюсь.

— Ладно, с моими проблемами почти разобрались. У тебя-то что стряслось? Где Сережка? Приболел? — Денис недовольно морщит нос и крутит в руках чашку с чаем. Ему явно не хочется разговаривать на эту тему. — Ты сам условия выдвинул. Сначала я раскрываю все карты, потом ты. За язык никто не тянул.

— Все-то ты помнишь, — ворчит он, отодвигая от себя кружку, — у мамаши он. Она вчера забрала его из сада и не отдает.

Я вспомнила эту красивую, но злую женщину с блестящими волосами, и то, как она вчера маленького мальчика унижениями довела до слез:

— Почему?

— Понимаешь, — он поднимается и подходит к окну, — у нас все сложно.

— Любовь-морковь? — неудачно шучу я, за что получаю выразительный взгляд-оплеуху. — Извини.

— Мы договорились, что после развода я сына себе забираю. Он для нее всегда был просто обузой, а тут у нее затмение случилось. Решила она его себе оставить. Назло мне, чтобы я побесился.