(Не) мой папа - Маргарита Дюжева

Тут я, наконец, понимаю, к чему весь этот разговор, и чего от меня хочет Бойков.

— Я его и без ваших угроз приняла, — шепчу едва слышно, — Серёжа хороший, а дочь ваша — дура. Простите. Потом жалеть будет.

— Сомневаюсь. Упустил я ее где-то. Мать рано умерла, а мне некогда было с ней заниматься, постоянно на нянек скидывал… Для внука я такой судьбы не хочу. Я хочу, чтобы семья у него нормальная была. Где родители любят друг друга, где обстановка дома спокойная и неядовитая. Обеспечьте ему все это, и я лично проконтролирую, чтобы моя дочь к вам не лезла. Если понадобиться — отошлю ее из города.

— Куда?

— Да хоть в тайгу. Считайте это подарком на Новый год. Не вам. Ему, — имеет в виду Сережу. — Я хочу, чтобы он счастлив был. И если для этого потребуется убрать из его жизни горе-мамашу, я это сделаю. Сразу предупреждаю, что видеться с ним буду, когда захочу.

— Кто ж против? Встречайтесь. Он вас любит.

Серый волчок вчера рассказывал про дела. С удовольствием, с любовью, с той самой детской теплотой, от которой все внутри млеет и плавится.

— Ну что ж, надеюсь, мы поняли друг друга, — машина тормозит возле ворот сада, — не смею задерживать.

Я как пьяная вываливаюсь из черного автомобиля и плетусь к саду. Не оборачиваюсь, потому что нет сил, но чувствую, как мне в спину ножами колет чужой задумчивый взгляд.

…Из садика мы выходим втроем. Я посередине, Маришка с одной стороны цепляется за мою руку, Сережа с другой. Оба без умолку чирикают, как два воробья, смеются. Мы проходим мимо внушительного, наглухо тонированного внедорожника, и я снова чувствую, что на меня смотрят. На нас всех, но почему-то сейчас уже не боюсь. В глазах этого страшного мужчины я увидела любовь. К маленькому светловолосому мальчику, который был счастлив, когда я его забрала вместе с Маринкой.

Я думаю, что Бойков выглянет, что-то скажет напоследок, но темная машина, так и остается неподвижной: двери закрыты, фары не светят. Жму плечами и иду с детьми дальше. Мне нечего скрывать, пусть смотрит.

Женечка

— Дай нам пять минут.

Тридцать первое декабря. Новый год. Стол накрыт, елка горит праздничными огнями, часть подарков уже подарена, другая дожидается своего часа в укромном месте. Самое время раскрыть все карты и покончить с недомолвками. Мы все это заслужили.

— Я ей скажу. Сама, — прикасаюсь к его напряженной руке, — пожалуйста.

Сама скрыла от нее правду, самой и выкручиваться.

Орлова плющит, но он все-таки соглашается. Понимает, что я — мать, что лучше знаю свою девочку, лучше знаю, как сказать, чтобы не напугать правдой.

Кивает мне и идет в комнату, где дети устроили пикник под новогодней ёлкой.

— Мариш, тебя мама зовет, — слышу его голос и не могу удержаться на ногах.

Опускаюсь на край стула, прижимаю ладонь к груди, где за ребрами бешено бьется сердце. Потом доносится топот маленьких ножек, и ко мне влетает довольная, счастливая дочка. Кудряшки задорно топорщатся, на румяных щеках шоколад.

— Мама, — бросается ко мне на шею со звонким смехом.

Девочка моя ласковая.

— Как там у вас дела? — глажу ее по спинке, собираюсь духом, чтобы сказать главное.

— У Сережи в шоколадном яйце самолетик, а у меня маленькая куколка… только я ее уже потеряла, — виновато шмыгает носом.

— Ничего. Потом найдем, — сглатываю ком, стоящий поперек горла, — а как тебе кукла, которую подарил Денис?

Намеренно убираю слово «дядя».

— Она такая красивая, — умиленно складывает ладошки на груди, — я буду играть с ней каждый день.

— Ты спасибо сказала?

— Да.

— А он?

— Он меня обнял. Крепко-крепко. Вот так, — обхватывает сама себя ручками и сжимает изо всех сил.

Сглотнуть не могу. Горло перехватывает колючим спазмом. Кое-как прокашливаюсь, глотаю внезапно подкатившие слезы.

— Он нравится тебе?

— Очень. Я бы хотела, чтобы он в гости каждый день приходил. Мы бы играли. В парк бы все вместе ходили.

Она всегда с завистью поглядывала на полные семьи, которые дружно проводят выходные на природе.

— Мариш, — начинаю говорить, и снова нет слов. Мнусь, как слабачка, — понимаешь, дядя Денис… он на самом деле…

Дочь смотрит на меня. Взгляд пронзительный, пробирает до самых костей.

— Он на самом деле не просто дядя.

Ну что за бред?

— Волшебный дядя? — шёпотом спрашивает она.

Очень волшебный. Просто сказочный.

— Мариш, это твой папа.

Ну вот и все. Сказала…

Она хмурится. Морщит свой маленький хорошенький носик, но ничего не говорит. Я буквально слышу, как у нее в голове скрипят шестеренки, пытаясь переварить полученную информацию. Бедная моя малышка.

— Папа? — недоверчиво уточняет и смотрит так, будто сомневается в моей адекватности.

— Да, родная.

— А почему… — замолкает. Снова хмурится, — а откуда он взялся?

Хороший вопрос, болезненный. И я делаю то, что и многие матери, когда дети спрашивают про отсутствующих отцов — вру. Со слезами на глазах, но вру, потому что она пока слишком мала, чтобы понять все превратности судьбы и виражи, в которые люди иногда срываются не по своей воле.

— Он… работал.

— Далеко?

— Далеко-далеко, — глажу худенькие плечики.

— И теперь вернулся?

— Да. Сразу, как только работа закончилась, он приехал обратно.

— Больше не уедет? — все еще сомневается.

Вообще на редкость взрослая реакция. Она так хотела папу, и ей так нравился Орлов, но она не начала сразу прыгать от радости и хлопать в ладоши. Старается что-то понять своей маленькой детской головкой, пыхтит. Я хочу ей помочь, но пока не совсем понимаю как:

— Милая, — беру ее за руки, — ты как?

— Хорошо, — она растеряна. — Я пойду к нему?

— Иди, — отпускаю ее через силу. Смотрю, как дочка уходит с кухни, от волнения сжимая маленькие кулачки.

Как же все это сложно. Мне нужна пара секунд, чтобы прийти в себя, после чего иду следом за ней.

Маринка стоит посреди комнаты, а перед ней на корточках Денис.

— Мы сходим на горку? — робко интересуется она. — Все вместе?

— Конечно, сходим, — он ободряюще сжимает худенькое плечико.

— А я… мне можно называть тебя папой?

Спрашивает и тут же жмурится, будто боится, что он будет ее ругать. Потом аккуратно приоткрывает один глаз.