Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен

В первые десять дней операция развивалась настолько успешно, что появилась надежда: вскоре вся эта область будет в его руках. Однако войска продвинулись дальше, чем следовало бы в данных обстоятельствах. Германское командование, озабоченное количеством беженцев, прибывавших в Берлин, перебросило войска с запада и послало генерала фон Гинденбурга принять командование на востоке. В то же время из-за вынужденного отступления союзных армий на западе французскому послу было поручено просить российское правительство продолжать наступление в Восточной Пруссии. По мнению лучших российских генералов, такое наступление было преждевременным и обречено на провал. Не все военные службы к тому времени как следует отладили. Были огромные трудности с транспортом, войска не должным образом сосредоточены – всю местность с ее лесами, озерами и болотами весьма остроумно сравнивали с губкой, которая поглощает все, что в нее попадает. Но Россия не могла оставаться безучастной к призывам своего союзника, столице которого угрожала опасность, и армии Самсонова дали приказ наступать.

Результатом этого стала битва под Танненбергом. Из-за тактических ошибок командиров корпусов на флангах и отсутствия необходимого сообщения между ними и Самсоновым два центральных корпуса остались без поддержки и вынуждены были сложить оружие. Русские потеряли всю артиллерию, а также огромное количество снарядов и другой военной техники, без которой им трудно было обойтись. В течение нескольких последующих недель немцы, развивая свой успех, очистили от неприятеля всю область, нанеся ему урон в четверть миллиона человек, не считая сокрушительного удара по моральному духу армии и престижу ее командиров. Хотя позднее в том же году русские вновь вошли в Восточную Пруссию и захватили приграничные территории, в феврале следующего года они опять были вынуждены оставить ее окончательно.

Эта катастрофа на севере в определенной степени уравновешивалась блестящими победами на юге, где командующим был генерал Иванов, а начальником штаба – генерал Алексеев. Армии генералов Рузского, Брусилова и Радко-Дмитриева теснили австрийские войска, в начале сентября был взят Львов, а в ноябре была осаждена большая крепость Перемышль. Австрийцы потеряли 1 тысячу орудий и 200 тысяч человек было взято в плен. Это стремительное наступление вызвало во многих кругах преувеличенные надежды на будущее, и в какой-то момент мой французский коллега был так оптимистически настроен, что даже заключил со мной пари на 5 фунтов стерлингов, что война закончится к Рождеству. Но российский «паровой каток» в своих попытках ослабить давление на западе продвигался с такой скоростью, для которой его громоздкий механизм был плохо приспособлен. Россия оказалась в очень тяжелых условиях. Ей приходилось перебрасывать войска, оружие и продовольствие на огромные расстояния по плохим дорогам, и в Польше, которую Германия заняла в самом начале войны, ей приходилось сражаться, имея противника на обоих флангах. В октябре немцы были уже у ворот Варшавы. Своевременное прибытие крупного воинского контингента из Сибири наконец-то изменило ситуацию к лучшему. Русское наступление возобновилось, немцы были отброшены назад и едва избежали сокрушительного поражения у Лодзи. Их спасла только дополнительная переброска сил, которую они смогли вовремя осуществить благодаря развитой сети стратегических железных дорог. Удача снова была на их стороне, русские вынуждены были отступить, и к середине сентября их наступление полностью захлебнулось. Занавес поднялся и начался первый акт великой русской трагедии. 25 сентября генерал Жоффр запросил, достаточно ли у русских боеприпасов, чтобы удовлетворить постоянно увеличивающиеся потребности, и получил успокоительные заверения, что никакого повода для беспокойства на этот счет нет. Но затем, 18 декабря, совершенно неожиданно, французский посол и я получили от начальника Генерального штаба сообщение, в котором говорилось, что хотя у России вполне достаточно людей, чтобы возместить ее колоссальные военные потери, но у нее не хватает винтовок, чтобы вооружить их, и ее запасы артиллерийских снарядов подошли к концу. Генерал Беляев добавил, что уже сделаны заказы за границей и что принимаются меры для увеличения производительности отечественных заводов, но в следующие три месяца ситуация будет не только трудной, но и опасной. Это объявление прозвучало как гром среди ясного неба. На начальных стадиях войны между планами верховных главнокомандующих союзных армий практически не было никакого согласования, и стратегия их действий уж очень походила на поведение воды в системе сообщающихся сосудов. Наступление на западе происходило тогда, когда русские на востоке вынуждены были оставаться в обороне, и наоборот; это позволяло немцам перебрасывать отдельные армейские корпуса с одного фронта на другой, туда, где их присутствие оказывалось нужнее всего.

Выразив протест по поводу того, что Россия скрывала истинное положение с нехваткой боеприпасов, я призвал к установлению более близкого взаимодействия между генеральными штабами союзных армий. Русские, очевидно, основывались в своих расчетах на опыте войны с Японией и не сделали запасов на случай, если война продлится дольше. Помню, я однажды спросил видного члена Государственной думы, который во время Балканского кризиса призывал страны Антанты занять более твердую позицию, готова ли Россия к войне в Европе. «Нет, – ответил он, – но она никогда не будет готова». Он был прав. Ее промышленность находилась все еще в отсталом состоянии, у нее не было достаточного количества заводов, а на уже существующих не хватало требуемого оборудования и квалифицированных рабочих кадров. Перевооружение России стало одной из самых трудных проблем из тех, с которыми предстояло столкнуться союзникам. Хотя лично я не разделял пессимизма, охватившего российскую столицу, переименованную к тому времени в Петроград, но я чувствовал, что русским, скорее всего, не удастся пройти через Силезию к Берлину и их роль сведется к изнурению и постепенному истреблению неприятельских сил в войне на истощение.

Кроме уныния, вызванного ситуацией на фронте, росту беспокойства способствовала также мирная кампания, проводимая графом Витте и его соратниками-германофилами. Граф Витте, как я уже упоминал в главе 14, всегда полагал, что интересы России требуют более тесного сближения с Германией, и теперь открыто утверждал, что Россия ничего не получит от продолжения войны и должна заключить мир. В одном из разговоров с Сазоновым в начале ноября мой французский коллега указал, что пора бы уже императору принять меры против этой кампании, принимающей опасные размеры. В ответ на это Сазонов предложил, чтобы французский посол сам привлек внимание императора к этому вопросу, и обещал устроить ему для этого аудиенцию. На этой аудиенции, состоявшейся неделю спустя, император не упомянул имя графа Витте, и поэтому Палеолог не решился поднять этот вопрос первым.

Поскольку нападки графа Витте были направлены, главным образом, против Великобритании, я твердо решил принять этот вызов, что и сделал в речи, произнесенной в Английском клубе в канун Нового года. «Некоторые известные германофилы, – сказал я, – обвиняют нас в том, что, подтолкнув Россию к войне в своих собственных корыстных целях, мы теперь заставляем ее нести основную ее тяжесть. Эти джентльмены все время спрашивают нас: „Где ваш флот?“, „Что делает ваша армия?“. Я скажу им, – продолжил я, – что сделали британская армия и флот». Перечислив все услуги, оказанные ими общему делу, я призвал Германию – близкого друга наших критиков – в свидетели правоты моих утверждений. Ибо именно Англии посвящали германские поэты свои песни ненависти, и на Англию обрушивали свой гнев германские профессора, поскольку все они уверены, что именно Англия закрывает им путь к мировому господству, о котором мечтает фатерланд. Эта речь имела огромный успех. Все ведущие русские газеты не только опубликовали ее целиком, но и посвятили ей передовые статьи, в которых выражали мне благодарность за то, что у меня хватило мужества вскрыть гнойник, заставлявший Россию страдать. Император, с которым я встречался вскоре после этого, заметил, что моя прямота его очень порадовала.