Путеводная звезда - Коллектив авторов

себя, я ощущал вокруг ватный туман, влажный и горячий. За стеной жилища из веток и травы шуршали, кричали, скрипели джунгли. Пара пичуг, похоже, свила гнездо в самой стене шалаша, они попискивали день напролет и замолкали только с заходом солнца, мои бредовые видения были пронизаны этим незатихающим писком.

В редкие минуты просветления я полз в угол, где среди тряпья и вязанок терпко пахнущих высушенных трав белела пластмассовая канистра с водой. Я аккуратно переливал немного себе во флягу, жадно пил.

Изредка в шалаш заглядывал хозяин. Неспешно копался в вещах, цокал и цокал языком. Продетые в дыры в ушах отполированные белые кости тихо покачивались. Не помню, чтобы он хоть раз подошел ко мне. Казалось, его мало интересует, что это такое все лежит и лежит у него в жилище.

Иногда мне казалось, что внутри шалаша осторожно ходит крупный зверь. Тихо чешется, протяжно зевает. Когда боль в голове или в боку становилась невыносимой, зверь укладывался рядом, прижимался, урчал, и постепенно боль становилась другой, тяжелой, но не убивающей.

Однажды я очнулся от необычного шума снаружи. Кто-то пришел, и пришедшие галдели, как большие беспокойные птицы. Им негромко отвечал хозяин. Я слушал, и пальцы сами собой нащупывали у пояса прохладную поверхность металла ― попадаться в руки врага в тех жестоких и диких местах опрометчиво. И когда шаги зашуршали по направлению к шалашу, я прижал сталь к подбородку, все было ясно. И тут возле самого уха тихонько фыркнуло и раздалось сухое потрескивание, так трещит иногда электричеством густая шерсть. Я зашарил взглядом по сумрачным углам, но шалаш был пуст.

Шаги протопали мимо входа в жилище, зачавкали по влажной почве, скоро голоса растворились в птичьем щебете и шуме листвы. Тогда штора над входом шевельнулась, как будто кто-то выскользнул наружу.

Я ожидал, что эти люди рано или поздно вернутся, но они не вернулись.

Мне казалось, прошли годы, но это была всего неделя неопределенности, медленных качелей между жизнью и смертью. И вот в один из дней солнечный луч пробился сквозь многоярусную растительность джунглей и через прореху в шторе коснулся моего лица. Я медленно поднялся и на нетвердых ногах выбрался из-под приютившего меня желто-зеленого крова. Хозяин, сидя на корточках, повернул ко мне сморщенное лицо. Опущенные веки на миг приподнялись, пальцы продолжали перетирать сухие черные листья.

– Спасибо тебе, старик, ― произнес я на паре местных наречий.

Он молчал. Не дождавшись ответа, я повернулся и, уже отодвигая широкий папоротниковый лист, услышал позади ни на что не похожее бульканье ― старик смеялся.

– Не я тебя спас, бледный, и не мечтай, ― прошамкал его беззубый рот на плохом, но понятном французском. ― Тебя спасли духи. Не знаю, почему.

Через месяц я входил под белую арку нашего посольства в другой, относительно мирной стране, джунгли в тех местах покрывают территории подобно зеленому океану, и границы там понятие условное. В рапорте я подробно описал свое пребывание в жилище старого шамана, но упоминать невидимых леопардов воздержался.

Чем больше проходило времени, тем менее странным казалось мне случившееся. А если вспоминалось удивительное, оно удобно оправдывалось действием шаманских трав, что обильным гербарием висели в шалаше и чей терпкий аромат пропитал все и вся.

Раз в два-три года случались новые командировки. Там хватало и нештатных ситуаций, и впечатлений, но все события укладывались в рамки, как тогда говорили, материалистического мировоззрения.

Чудеса стерлись из памяти. Можно сказать, неизведанное постучалось в мою дверь, но я не услышал этот стук за громкой музыкой повседневности.

* * *

Недоступные человеческому взору кошачьи появились в моей жизни снова, и этот случай еще свеж в памяти, хоть я и стараюсь поскорей его забыть. Но память жестока, и раз за разом я переживаю все опять. Слышу визг тормозов, грохот и скрежет, ускоряю шаг и вижу снесенный забор и влепившееся в дерево черное авто с повторяющейся цифрой на номерах. А на дороге возле магазина валяется перевернутая детская коляска. Оглушительно кричит женщина, и крик этот рвет сердце и отдается в ушах призывом к действию. Водитель барахтается в сработавшей подушке безопасности. Выдернутый наружу, он вращает глазами и хлюпает носом, красные капли брызжут на белую футболку. Взгляд мутный, одурманенный. Это молодой парень, совсем пацан, невысокий и смуглый. Я видел его раньше, его и других смуглых, они поселились здесь у нас недавно, вон там, за проулком. Несколько семей, целый клан.

– Отец, отец, ― лепечет обдолбанная скотина.

– Какой я тебе отец, тварь! ― кричу в бессмысленное лицо, потом кричу еще, слова сами собой выскакивают откуда-то из темных подвалов души, слова страшные и стыдные, каких я сам от себя не ожидал. Но тогда это кажется неважным.

Шрам над виском пронзает болью, на миг перед глазами плывет.

– Отец, ― снова канючит этот урод. ― Я… Я… Отец… ― показывает куда-то рукой в дорогих часах.

Меня переполняет ярость, какую я редко когда испытывал. Шрам, это клеймо войны, жжет, как будто осколок снова сидит там, полыхает, печет мозг. Требует крови. Рука сама собой заносится для удара. Не кулак, нет ― когда пальцы умеют становиться железными, это куда смертоноснее кулака.

Пацан вздрагивает, и очередное «отец» застревает у него в горле. По моему взгляду он понимает, что́ сейчас случится, и из смуглого становится белым, как его футболка. Вжимается спиной в машину. Я шагаю к нему и…

И над машиной вздрагивает ветка, а по крыше что-то мягко стукает, как будто на нее приземлился какой-то зверек, некрупный и ловкий. Как кошка. Воздух электрически потрескивает. Пацан ничего не замечает, круглыми от ужаса глазами он смотрит только на меня. А невидимый зверь прыгает мне на грудь, вцепляется когтями в рубаху и шипит прямо в лицо. Я чувствую запах озона и еще чего-то незнакомого, неопределимого. И опускаю руку.

Потом все выясняется. И я узнаю́, что все совсем, совершенно, до нелепого не так, как показалось. Узнаю́ о том, что никто не был пьяным или одурманенным. О прозвучавшем в телефонной трубке сдавленном крике: «С отцом плохо!» О сыне, спешащем и боящемся не успеть. О том, что детская коляска, каким-то образом сама собой выкатившаяся на дорогу, была пустая… О том, что смуглый этот паренек, в общем-то, далеко не подарок. Но быть растерзанным невовремя оказавшимся в ненужном месте ветераном неизвестных войн, что на старости лет разучился держать себя в руках, он едва ли заслужил.

* * *

Отцовское письмо приоткрыло завесу над тем, за что же неведомые силы