Бездна между нами - Тахира Мафи

Это решение я и озвучила.

Ладно же, сказал Харт, тогда пускай Оушен готовится к исключению из команды с формулировкой «за неподобающее поведение».

Я сказала, Оушен как-нибудь это переживет.

– Ты чего упертая такая? – взбеленился Харт.

Судя по внешнему виду, он любил поорать. Такие, как он – здоровенные, крепко сбитые, краснорожие, – орут по поводу и без.

– Поигралась – и хватит! Только время теряешь! Тебе-то что проку? Оушен тебя через неделю забудет!

– Допустим. А теперь можно я пойду?

Харт умудрился стать еще багровее.

– Если тебе этот парень и правда дорог, ты самоустранишься. Не порть ему жизнь.

– Не понимаю, почему все так переполошились из-за дурацкого баскетбола.

Харт резко поднялся, с грохотом отпихнул стол.

– Это моя карьера! Я жизнь положил на баскетбол. В этом сезоне у нас все шансы выйти в плей-офф. Оушен мне нужен. Он команде нужен. А ты его с толку сбиваешь. Исчезни. Чем скорее, тем лучше.

В тот день я по дороге домой задавалась вопросом: где предел безумию? Есть ли он вообще? Решимость Харта изгнать меня из жизни Оушена стала открытием, готовность Харта ранить его чувства потрясла и возмутила. Но было еще одно соображение; теперь, когда Харт не орал мне в уши и не наливался кровью у меня перед глазами, соображение это выдвинулось на передний план.

Чем дальше, тем больше оно меня смущало.

Состояло оно вовсе не в тревоге за Оушена – мол, он не оправится, если его выгонят из команды. Не боялась я и рассказать Оушену о «наставлениях старшего товарища» – он обязательно поверил бы мне, принял бы мою сторону. Угрозы Харта тоже не произвели должного эффекта. Подумаешь, оскорбления. Будто я раньше их не слышала! Подумаешь, неприкрытая ксенофобия. Знаем, проходили. Нет, напугало меня совсем другое. То, о чем я до сих пор я не задумывалась: а сто́ю ли я подобных жертв?

А тут задумалась. Представился Оушен, полураздавленный эмоциональным товарняком, очнувшийся, с мигренью и тошнотой, и обнаруживший: я не стоила ни самой катастрофы, ни ее последствий. Шансы стать выдающимся спортсменом потеряны, ибо тут ведь своя цепочка: сначала ты звезда школьной команды, потом тебя зачисляют в престижный университет за твои заслуги, в университете ты снова играешь, а там, если захочешь, и всю карьеру на баскетболе построишь. Цепочка (с поправкой на ее реальность, конечно) вполне применялась к Оушену. А я ее порвала. Сама я не видела, как он играет, но раз такое количество народу расстроится, если Оушен вдруг возьмет да и прекратит мячи в корзину забрасывать, – значит, он и впрямь классный баскетболист.

Эта мысль меня ужаснула.

Вот потеряет Оушен все, над чем с детства работал, к чему шел, – и чего ради? В один прекрасный день обнаружит: а сделка-то невыгодная оказалась. Какая-то Ширин, каких не считано, – в обмен на блестящую карьеру.

Он меня отвергнет.

Мне всего шестнадцать, рассуждала я. Оушену всего семнадцать. Мы почти дети. Сейчас нам кажется, так всегда будет – наши чувства и старшая школа, но это закончится, оглянуться не успеем. Мир школьным кампусом не ограничивается. И вообще, всего пять месяцев назад я о существовании Оушена даже не знала.

Но как от него отступиться, особенно после всех событий, после ежедневных заверений, что события не повлияли на его чувства и повлиять в принципе не могут? Оушен такого предательства не простит. Решит, что я струсила.

А я не предательница и не трусиха.

Ровное гудение оживленной улицы, по которой я всегда возвращалась домой, пронзил визг клаксона. Я подняла взгляд. Сигналили беспрерывно. Настырно. До сих пор я не смотрела по сторонам – ноги сами несли меня к дому.

Оказалось, тротуар почти перегородила машина. Причем незнакомая. В ней-то и надрывался клаксон.

Сердце подпрыгнуло. Я попятилась. Будь за рулем не женщина, а мужчина, я бы, наверно, пустилась наутек. Только половая принадлежность водителя меня удержала – даром что внутренний голос вопил: «Беги, Ширин, беги!» Но я подумала: почему автоледи так отчаянно жестикулирует? Помощь нужна? Бензин кончился? Телефон разрядился?

Я осторожно приблизилась к машине. Женщина успела опустить стекло, высунулась.

– Ну и ну, – выдала она со смехом. – Твоего внимания всегда так трудно добиться, а?

На меня смотрела привлекательная блондинка не первой молодости. Взгляд был дружелюбный, и я стала понемногу успокаиваться.

– У вас что-то случилось? Машина сломалась?

Блондинка скроила улыбку. Оглядела меня с любопытством.

– Я – мама Оушена. Меня зовут Линда. А ты – Ширин, верно?

Черт! Черт! Черт!

О черт!

Сердце забилось с немыслимой частотой.

– Ну что, может, прокатимся?

– Знаешь, деточка, давай-ка уходи с дороги, – так начала Линда Джеймс. Машину она вела почти наугад – смотрела не вперед, а на меня. – Твои национальные, социальные, религиозные и прочие различия с моим сыном мне параллельны. Я на них упирать даже не стану.

– О’кей, – выдавила я.

– А вот ваши отношения очень сильно портят Оушену жизнь. Будь я безответственной матерью, я бы все пустила на самотек, но я – мать ответственная, и я должна это прекратить.

Я вовремя спохватилась – не расхохоталась в голос. Не заявила, что родительская ответственность проявляется немного иначе.

– Не понимаю, миссис Джеймс, почему подобные разговоры ведутся со мной. Если вас не устраивает моя кандидатура, поговорили бы с сыном.

– Я пыталась. Оушен меня не слушает. Да и вообще никого. – Она снова отвлеклась от дороги, а я сообразила: я даже не знаю, куда меня везут! – Ширин, я рассчитываю на твое благоразумие.

– Это потому, что вы меня совсем не знаете. В наших отношениях благоразумный – Оушен, а не я.

Она вымучила улыбку.

– Надолго я тебя не задержу, обещаю. По всем признакам у моего сына к тебе искренняя симпатия. Не хотелось бы травмировать его, да и тебя тоже. Просто есть одно обстоятельство…

– Какое?

Прежде чем заговорить, Линда Джеймс вдохнула поглубже.

– Я всегда рассчитывала, что Оушен игрой в баскетбол гарантирует себе стипендию. – Она уставилась на меня. Долго смотрела – мы чудом ни во что не врезались. – Он рискует вылететь из команды. Я этого не допущу.

Я нахмурилась.

– Оушен говорил, что не нуждается в стипендии. Что у вас на его учебу отложено достаточно денег.

– Было. Было отложено.

– И куда же подевалось?

– Не твое дело.