Бездна между нами - Тахира Мафи

А я не делала.

В канун Нового года мы с папой сидели в гостиной. Папа по обыкновению читал. Он вообще с книгой не расставался. Поглядишь: утром, перед работой, – читает, вечером, перед сном, – опять читает. Мне казалось порой, что у папы ум сумасшедшего гения и сердце философа. Так вот, я смотрела на него поверх пиалы с остывающим чаем – формулировала вопрос.

– Баба, – наконец заговорила я.

– Что? – откликнулся папа, перевернув страницу.

– По каким признакам ты понимаешь, что поступил правильно?

Папа вздрогнул. Захлопнул книгу. Снял очки. Посмотрел мне в глаза и выдал на фарси:

– Если решение сделало тебя человечнее, значит, оно правильное.

– Ничего себе!

Папа задержал на мне взгляд. Я прочла его мысль: «Можешь мне все рассказать, Ширин-джан». Но я еще не дозрела. Поэтому притворилась непонимающей и сказала самым невинным тоном:

– Спасибо, папа. Я просто… В голову пришло…

Папа довольно неумело изобразил улыбку.

– Даже не сомневаюсь, доченька, что ты приняла правильное решение.

А я вот очень сомневалась.

Первый день в школе выпал на четверг. В кампус я вступила с колотящимся сердцем. Оушена не было. Не появился он и на уроках. Может, вообще в школу не ходил. А может, выбрал с нового семестра другие дисциплины, чтобы со мной не пересекаться. От этой догадки я похолодела. Не мне было винить Оушена, только я все же надеялась видеть его. Хоть иногда. Хоть мельком.

Зато я сориентировалась насчет школьных настроений. Оказалось, весь предканикулярный ужас за две недели изрядно полинял в памяти старшеклассников. Иными словами, мной больше никто не интересовался. По коридорам и классам циркулировала новая сплетня, никакого отношения ни ко мне, ни к Оушену не имевшая. Сам Оушен вернул прежний статус, насколько я могла понять. Исчезли причины для паники – меня, как опухоль, удалили из жизни Оушена хирургическим путем. Все было прекрасно.

Люди, как и прежде, продолжали меня игнорировать.

С такими мыслями я сидела под деревом. Услышав «Привет», подняла взгляд. Увидела ту девчонку, индианку.

На сей раз ее длинные черные волосы были собраны в опрятный хвост. Но я не обозналась – передо мной стояла та, что назвала меня чудовищем.

Как-то не хотелось с ней здороваться, и я буркнула:

– Тебе чего?

– Можно рядом присесть?

Я приподняла бровь, однако позволила.

С минуту мы обе молчали.

Наконец она произнесла:

– Мне очень жаль, что так получилось с фото и Оушеном.

Она сидела в позе лотоса, чуть откинувшись, опираясь на ствол, и смотрела в сторону школьного двора.

– Представляю, как ты переживала, Ширин.

– Разве чудовища переживают?

– В этом городе одни расисты, – ответила она, переводя на меня свои яркие темные глаза. – Жить здесь – уже само по себе тяжелое испытание.

– Что верно, то верно.

– Я, когда тебя первый раз в хиджабе увидела, глазам не поверила. – Она снова отвернулась. – Надо же, думаю, до чего смелая! Никто здесь не решается хиджаб носить. Вообще никто.

Я сорвала сухую травинку. Сломала ее с хрустом.

– Никакая я не смелая. Мне страшно почти каждую минуту. Иногда кажется: снять надо, легче будет. Всем, и мне самой в первую очередь. Без хиджаба со мной как с человеком станут обращаться. – Я сорвала еще одну травинку. Расщепала ее в мелкие кусочки. – А потом прикинула: допустим, сняла – кому я этим угодила? Всяким уродам? Показала им, что они надо мной верх взяли? Заставили веры моей стыдиться? Место мое указали – в самом низу, в грязи? Вот по этой причине – а вовсе не от особой смелости – я и ношу хиджаб.

Мы обе надолго замолчали.

Тишину нарушила индианка.

– Можно сколько угодно ходить без хиджаба – разницы никакой.

Я вздрогнула.

– Никакой, говорю, разницы! – Ее глаза наполнились слезами. – Я вот с непокрытой головой – и все равно не котируюсь.

С того дня мы решили дружить. Амна – так ее звали – сказала: «Давай вместе обедать. Я тебя с девчонками познакомлю». Я ухватилась за предложение. Мы договорились пересечься назавтра в кампусе. Я даже подумывала, не сходить ли с Амной в кино. Пожалуй, я бы сумела притвориться, будто волнуюсь из-за АОТов.

В конце концов, я ведь мечтала о подруге.

Оушена я увидела на следующий день.

Пришла в танцевальную студию слишком рано, ждала Навида с ключом. Тут появился Юсуф.

– Вот, значит, где все происходит, да, Ширин? – Юсуф кивнул на запертую дверь, улыбнулся. Он вообще чуть что улыбался. – Знаешь, я прямо-таки жду не дождусь приобщения к чуду.

Я рассмеялась.

– Приятно слышать. Брейк-данс сейчас далеко не на пике – а жаль. Мы с Навидом, сколько себя помню, им просто бредили.

– Это здорово. – Юсуф сверкнул зубами, словно на удачную шутку отреагировал. – Мне нравится, что ты так увлечена.

– Да, я увлечена, – подтвердила я и тоже поневоле улыбнулась.

Очень уж он был жизнерадостный, Юсуф. Прямо-таки провоцировал на улыбки.

– Брейк-данс – нечто среднее между кунг-фу и гимнастикой, – принялась объяснять я. – У тебя должно получиться. Навид говорил, ты раньше занимался фигурным ката…

– Ой! – Юсуф глянул поверх моего плеча и внезапно смутился. – Наверно, мне лучше уйти.

Я обернулась.

Сердце замерло.

Никогда раньше я не видела Оушена в баскетбольной форме. И вот он, собственной персоной. С обнаженными руками. С рельефными мускулами. Сильный. Неотразимый.

Но какой-то другой.

Просто я его с этой стороны не знала. Все связанное с баскетболом меня не касалось. Потому-то Оушен и предстал чужим. Мало того: я настолько опешила от его формы, что не сразу заметила, какой он грустный. Нет, даже не грустный. Подавленный. И злой. Он тоже увидел меня, замер на месте. Уставился на Юсуфа.

В панике я попыталась объясниться:

– Оушен… Это не то… я не…

Мой лепет несся Оушену в спину.

В понедельник я узнала, что Оушена временно отстранили от игры. Потому что он подрался с товарищем по команде. Следующие два матча Оушену предстояло просидеть без дела.

Почти всех в школе этот случай позабавил. Оушена даже зауважали – еще бы, реальный пацан.

Следующая неделя тянулась бесконечно. Я жила в состоянии стресса. И только к выходным догадалась: Оушен не сменил дисциплины.