Лароуз - Льюис Эрдрич

* * *

Отбиваясь, хитря, поджигая и даже оставляя голове пищу, чтобы та остановилась поесть и тем замедлила свое продвижение, девочка, Вольфред и собака продолжали свой путь. Их снегоступы износились. Девочка их отремонтировала. Их обувь прохудилась. Она пришила подметки и выстлала мокасины изнутри кроличьим мехом. Каждый раз, когда они останавливались отдохнуть, голова появлялась снова, вопя ночью, становясь огненной на рассвете. Они шли дальше и дальше, пока наконец не сдались, изголодавшиеся и замерзшие.

Постройка маленькой хижины из коры заняла бóльшую часть дня. Когда они приготовились спать, Вольфред положил в костер бревно, а затем упал на землю как подкошенный. Это простое действие вызвало у него головокружение. Его сила перетекла через пальцы в огонь. Сам же костер пропал из поля зрения, словно скрывшись за невидимым холмом. Юноша сильно задрожал, а потом перед ним возникла черная стена. Он был заключен в храм, состоящий из ветвящихся залов. Всю ночь он пробирался сквозь узкие проходы, вдоль лишенных дверей стен. Он ползал по углам, не имея возможности встать в полный рост. Он не мог выпрямиться даже во сне. Когда с первыми солнечными лучами Вольфред открыл глаза, то увидел, что расплывающийся купол хижины свирепо вращается над ним. Тошнота подступила к горлу, зарябило в глазах. В тот день он больше не отваживался их открыть, а лежал так неподвижно, как только мог, лишь поднимая, не открывая век, голову, чтобы выпить воду, которую девочка лила на его губы с кусочка сложенной вдвое коры.

Он велел оставить его. Она сделала вид, что не понимает.

Целый день она ухаживала за ним, таскала дрова, варила бульон, согревала его. В ту ночь собака свирепо рычала у двери хижины. Вольфред ненадолго открыл один глаз и увидел бесконечный ряд в точности повторяющихся картин, на которых девочка, обмотав руку полосой, отрезанной от одеяла, бралась за ручку топора, а затем нагревала его край докрасна. Он почувствовал, как она выскользнула наружу, а затем раздались гомон, вой, проклятия, крики, отчаянные стенания и тяжелые удары, наподобие тех, какими валят деревья. Время от времени наступала тишина, а затем безумная какофония начиналась снова. Так продолжалось всю ночь. На рассвете он почуял, что девочка забралась в хижину. Он ощутил тепло и тяжесть ее тела, свернувшегося калачиком за его спиной, запахло паленой собачьей шерстью, а может, волосами девочки. Уже давно наступил день, когда она проснулась. Он почувствовал тепло огня и услышал, как она настраивает барабан. Очень удивившись, он спросил ее на оджибве, откуда взялся барабан.

— Он ко мне прилетел, — ответила она. — Этот барабан принадлежал моей матери. С его помощью она возвращала людей к жизни.

Он решил, что ослышался. Барабаны не могут летать. И он не умирал. Или умирал? Мир за его закрытыми глазами становился все более странным. Из многозального черного храма он попал во вселенную разорванных узоров. Он не мог избавиться от их безжалостной геометрии. Рисунок то распадался, то воссоздавался вновь. Бескомпромиссные треугольники соединялись и разъединялись, находясь в бесконечном движении. Если это была смерть, она была зрима и изнурительна. Только когда девочка начала бить в барабан, узоры постепенно стали терять силу. Их движение замедлилось, когда она запела в нос неестественно высоким завывающим голосом. Он поднимался и падал в успокаивающих повторах звучания, пока наконец их цепочка, стихая, не рассыпалась пульсацией световых пятен. Казалось, барабан налаживает его внутренний ритм. Приятная истома проникла в его мысли, и он заснул.

В ту ночь он снова слышал звуки боя у хижины. Опять на рассвете он почувствовал, как девочка свернулась калачиком рядом с ним и как запахло паленой собачьей шерстью. Опять, едва проснувшись, она настроила барабан и принялась в него бить. Та же песня повлекла его дальше. Он подложил руку под голову. Девочка увенчала ее теплым шерстяным тюрбаном, сделанным из разрезанного одеяла. Ближе к ночи он открыл глаза и увидел, что вращение мира остановилось. Он с радостью прошептал:

— Я вернулся.

— Ты должен отправиться со мной в еще одно путешествие, — сказала она улыбаясь и запела.

Песня убаюкала и расслабила его, да так успешно, что, выйдя из своего тела и держа девочку за руку, он не побоялся подняться над землей. Они унеслись в бескрайнее небо и полетели над густыми лесами — так быстро, что даже холод не мог их догнать. Внизу горели костры в деревне, находящейся всего в двух днях ходьбы от хижины. Удовлетворенная, она повернула назад, и Вольфред, спустившись, вернулся в свое тело, в котором ему предстояло оставаться, пока не истечет полвека его тяжелой и многотрудной жизни.

Два дня спустя дикие леса остались позади, и они вошли в большой поселок. В нем было около ста домов оджибве, сделанных из коры и стоящих вдоль изгибов реки. А на улице, покрытой утоптанным снегом, высилось несколько деревянных домов, аккуратно выстроившихся в ряд, точно в сказке. Они были так похожи на дома, которые Вольфред оставил на далеком востоке, что, сбитый с толку, он на миг подумал, что ему каким-то образом удалось оказаться по другую сторону Великих озер[129]. Решив, что вокруг родные места, он подошел к двери самого большого дома. На его стук ответили, но до тех пор, пока он не заговорил по-английски, молодая женщина, стоящая на пороге, не признавала в нем белого.

Она и ее родители, местные миссионеры, провели гостей в теплую кухню. Им дали воду и полотенца, чтобы умыться, а затем угостили безвкусной кашей из дикого риса. Им также разрешили лечь спать на полу за дровяной печью, снабдив одеялами. Собака, оставленная снаружи, обнюхала собаку миссионеров и последовала за нею в хлев, где обе укрылись от холода в клубах пара, поднимающегося от огромного тела коровы. На следующее утро Вольфред начал серьезный разговор с девочкой, чье чистое лицо было слишком красивым, чтобы на него смотреть, и спросил, выйдет ли она за него замуж.

— Когда ты вырастешь, — добавил он.

Она улыбнулась и кивнула.

Он спросил, как ее зовут.

Она засмеялась, не желая, чтобы он получил над ней власть, и нарисовала цветок.

Миссионер собирался отправить нескольких молодых оджибве в недавно открытую пресвитерианскую школу-интернат, предназначавшуюся только для индейцев. Она находилась на территории, которая недавно стала штатом Мичиган[130], и девочка тоже могла отправиться туда, если хотела получить образование. Однако, в силу отсутствия у нее родных, она должна была поступить в школу на основе специального договора. Хотя девочка не понимала, что это значит, она согласилась.