Горец. Имперский рыцарь - Дмитрий Старицкий

— То, что ты попаданец, — усмехнулся маркграф, но при этом оставаясь абсолютно серьезным, — теперь секрет особой государственной важности Рецкой марки. Бисеры о таком даже не догадываются, как и император. Тем более что легенду о рецком самородке с гор я всячески сам раздувал и поддерживал как хороший пример для других моих подданных. А таких, как ты, Савва, не так уж и много… Но слушай… Примерно лет сто назад эта проблема вышла на государственный уровень…

В загородном дворце маркграфа сначала состоялся обед на несколько десятков персон. Я по малому своему чину столовался на дальнем конце среди флигель-адъютантов и камер-юнкеров.

Затем Ремидий решал с сановниками какие-то неотложные вопросы.

И где-то только часа через два вспомнил обо мне. Ливрейный лакей передал мне приглашение сопровождать маркграфа в его послеобеденной прогулке по дворцовому саду.

Конечно, гуляли мы не одни. Но малая свита держалась от нас на достаточном расстоянии, чтобы не иметь возможности подслушать наш разговор.

Маркграф показал мне действительно прекрасный сад. Не столько даже полезный своими плодами, сколько красивый даже сейчас, зимой.

— Иван взял винетский померанец и как-то приспособил к нашему климату, — рассказывал мне сиятельный гид. — Так что к зиме его цитрусы созревают. Но все-таки южнее, в тех ущельях, где зимой теплые ветра с моря, они растут лучше, чем здесь. И крупнее плоды.

Ремидий сорвал с ветки мелкий плод и подал его мне.

Я попробовал. Вкус был «вырви глаз» — такой кислый. Но это и неплохо с той стороны, что витамина С в нем много.

— Трудно назвать этот сорт столовым, ваша светлость, — выдал я свое заключение. — Но для больных это то, что нужно, чтобы быстрее идти на поправку.

— Ты прав, винетские померанцы намного слаще. И в моем поместье, что расположено южнее, они не такие кислые. Но в том ущелье морозов не бывает.

— Такова цена за морозоустойчивость, — сделал я умную морду.

— А вот эту яблоню Иван вырастил из семечка, которое завалялась у него в кармане.

Я с удивлением увидел знакомую китайку.

— Из этих мелких яблок очень вкусное варенье получается, ваша светлость.

— Я знаю, — улыбнулся маркграф. — Ну вот мы и пришли.

В дальнем конце сада, в облетевшем розарии, была устроена могила под косым камнем, похожим на лабрадорит. На камне высечены две надписи.

Первая по-рецки: «Иван Цвет, графский садовник».

Под ней другая, уже по-русски: «Иван Михайлович Цвет, кандидат биологических наук, доцент Тимирязевской академии. Лауреат Сталинской премии».

— Ты понимаешь, что тут по-русски написано? — спросил Ремидий. — Камень ставили без меня — я тогда в Пажеском корпусе учился. Для меня все эти слова тарабарщина, кроме имени.

Я пояснил:

— Имя. Имя его отца. Фамилия. Ученая степень. Научное звание. И высшая премия в государстве за научные достижения. Он преподавал в той же академии, где я учился. Ваша светлость, он оставил какие-нибудь наработки, записи?

— Да. Большой гербарий из всех окрестных растений, рисунки и большую стопку записей по-русски. Переведешь? Может, это стоило бы издать?

— Перевести-то несложно, ваша светлость. Где только на это время взять? Да и принятой у вас ботанической терминологии я не знаю.

— А я не буду тебя торопить, — улыбнулся маркграф. — Для меня главное, чтобы это все не пропало.

— Тогда я согласен.

— Вот и договорились, — взял меня за плечи маркграф большими ладонями. — Поздравляю тебя камер-юнкером. Теперь тебе не нужно ни с кем договариваться, чтобы получить доступ во дворец. Ключ от Иванова флигеля тебе отдаст адъютант. Он теперь твой.

В империи неожиданно ударили сильные морозы. Старожилы в один голос заявляли, что таких холодов они давно не припомнят, а количество падающего с небес снега просто аномально для этих широт.

И все жалели солдат в окопах. По крайней мере, на словах.

На фронтах же, по слухам, установилось затишье. Никто не стреляет, все сидят по норам и греются у печек.

По телеграфу передали, что до Реции, слава ушедшим богам, арктический воздух не добрался. Но что тогда на севере делается? В Скании там или на Соленых островах, если в империи в средней полосе минус двадцать восемь?

Вторую половину дороги часто приходилось стоять из-за снежных заносов на рельсах. Ждать, пока специальный паровоз с отвалом отгребет в сторону от полотна сугробы, а команды пленных лопатами дочистят рельсы. Тащиться потом на самом малом ходу до ближайшей станции и снова ждать, когда дадут «зеленый свет». Путь до столицы Ольмюцкого королевства занял неделю. Вместо пяти дней.

Свита моя опухла от безделья. Появились симптомы, как я это назвал, «железнодорожной болезни». Люди стали раздражительными из-за малоподвижности и ограниченного жизненного пространства при отсутствии водки. К тому же немытые неделю тела у всех зудели.

Некоторое разнообразие скучного пути привнесли две попытки ограбления эшелона на собственно имперской территории. Пришлось даже пострелять из пулеметов в вооруженных бандитов на санях, пытавшихся отцепить крайние вагоны.

Такой бандитизм — совсем новое явление для империи. Сказывается долгая война, успевшая обесценить человеческую жизнь и уважение к чужой собственности. Появились новые бандиты из комиссованных раненых фронтовиков. И отличались они особой жестокостью.

— Поймаешь такого варнака, ваша милость, а он тебе в лицо рычит: «Где ты был, крыса тыловая, когда я на фронте кровь проливал?» — поделился со мной наболевшим полицай-президент Гоблинца, когда мы подавали жалобу на попытку вооруженного ограбления эшелона. — Поведение у них странное. Авторитетов нет. На любом месте долго не задерживаются. Да и берут их теперь на работу очень неохотно, несмотря на дефицит рабочих рук. Мутят они людей больше, чем работают. Считают, что им все должны да обязаны теперь только за то, что они «в окопах гнили». И в разбойники идут не от безысходности, а как бы это назвать… Не по призванию, нет… По идейности, вот. Считают, что все «нужно отнять и поделить». И к тому же им человека убить, как домохозяйке курицу зарезать.

Полицейские на станциях тщательно регистрировали подобные инциденты, а по поводу противодействия криминалу только разводили руками. Нет у них транспорта, который бы мог пройти по таким сугробам, чем разбойники и пользуются.

Сам же я больше всего боялся, что вымерзнут в вагонах цитрусы, и мы с маркграфом будем иметь бледный вид за свои подарки в госпиталях. Не обвинили бы нас в том, что мы просто скидываем раненым порченый товар, который нельзя продать. А что? Доброжелателей у нас хоть отбавляй.

Безделье в дороге мне не грозило. Я писал обещанное маркграфу наставление по санитарным и иным нормам обустройства лагерей военнопленных с упором на базовые принципы.