Мария Магдалина - Густав Даниловский

— Хорошо, — повторила она.

— Ты будешь иметь все, что захочешь… даже… даже ну… любовников, коль скоро ты иначе не можешь. Только чтобы я об этом знал, и богатых… Хотя я хотел бы, чтобы ты успокоилась, наконец. Хватит и меня одного… Я вовсе не обсевок в поле… а ты хорошо знаешь, что природа не пожалела для меня силы… Чего ты молчишь, как мумия? Горевать горюй, но только поскорей… Ничего особенного не случилось. Сказочник умер… кудесник… Были более великие и погибли. Что он такое сделал? Брата воскресил? Но об этом еще можно много поговорить… Кемон для тебя был? Ты у него в ногах валялась, а он и внимания не обращал. Если он не хотел тебя, то, значит, и не любил, а если любил и не хотел, то просто был бессильным и не мог. Это часто бывает с такого рода людьми, у которых все дух да дух, а в результате шиш.

Были у него иногда моменты, признаюсь, блестящие и идеи такие, что он и мне голову одурманил. Ну, и что же из этого? Когда надо было действовать, он тянул… Своей воображаемой силой обманывал нас, обманывал людей и самого себя, Большой радости ты бы от него не имела, слаб он был физически… едва только часа два повисел на кресте и уже готов. Я видывал таких, что по несколько дней жили… Хоть бы эти Тит и Дамазия, если бы им не перебить колени, я ручаюсь, что они жили бы еще.

Бог его оставил, сам сказал… Было мне скверно, душа не на месте была, но теперь я вижу, что я был в мире с Богом в это время… Хотя я не потому пошел, клянусь, не потому, — он нервно встряхнулся, — обманули меня, поймали. — Иуда махнул рукой.

— Тяжело, — он вздохнул и насупился. — Только ты одна и осталась у меня, начал он с волнением. — Я думал, что все уже кончено, и был близок к отчаянию… Но я ободрился, когда увидел тебя… Я забираю тебя после него, словно вдову после брата, и имею на это полное право, ибо из всех его учеников я только один не шел слепо за ним и забегал мыслями вперед, пролагал ему путь… Я искренне хотел добра, но что ж поделаешь? Дорожка была скользкая, ноги мои споткнулись. Я не чувствую за собой вины, ни капли не чувствую, нет, — на лице Иуды выступили красные пятна.

— Если тебе говорили что-нибудь плохое обо мне, не верь клеветникам. Чего ты молчишь?.. Отзовись… Смотришь на луну? Что ты там видишь? Сияет круглая, холодная, как лицо Анны… Терпеть не могу луны… Не могу спать, когда она бродит по небу… Что ты там видишь? — настаивал он.

— Ничего, — жалобно прошептала Мария, и глаза ее наполнились слезами.

— Плачь, плачь, выплакаться не мешает. В слезах растворяется всякое горе… Омывается печаль… Сколько наплачешься, столько и забудешь… Все пройдет… Но надо думать о себе, а не о том, кто в гробу.

— В гробу, — губы Марии страдальчески задрожали, она побелела, как полотно, и поднялась с земли.

— Куда ты? — Иуда грубо схватил ее за руку. Мария молча повернулась в ту сторону, где находилась гробница Иисуса, и широко открытыми глазами смотрела в пространство, потом медленно освободила свою руку из руки Иуды и проговорила тяжелым, сонным голосом:

— Он там… один… туда, к гробнице, должна я идти туда…

Иуда заступил ей дорогу, пытливо посмотрел в глаза, словно затканные паутиной, и сказал:

— Хорошо, я пущу тебя, чтобы ты окончательно оплакала его, но на рассвете ты должна уже вернуться сюда, понимаешь?

— Понимаю, — ответила она глухо.

— Ну, так помни…

Она шла, опустив голову, стройная, как пальма, гибкая, как лань. Волны разметавшихся волос, как золотые искры, падали на плечи и спину.

— Мария моя, — следя за ней жадным взглядом, шептал Иуда. Он вернулся в хижину, развел огонь, поставил разогреть котелок с заплесневелой кашей. Никогда уже больше не буду есть этого, — усмехнулся он, отбросил пустой горшок, сел на пороге и замечтался о будущих удачах и богатстве.

В его глазах богатство росло, как на дрожжах: дела шли как нельзя лучше. От великолепных замыслов удачных спекуляций голова горела, как в огне. Грезились собственные корабли, баржи, многочисленные караваны, конторы и фактории во всех концах земли, толпы подчиненных, рабов, тюки, полные золота. Увлекаясь своими мечтами, он уже видел себя вместе с Марией в драгоценной лектике. Он слышал хвалебный гул толпы, прославляющий богатство Иуды и красоту его жены. Лицо Иуды приняло важное выражение, на губах появилась добродушная улыбка, и он качал из стороны в сторону рыжей головой, словно отвечая на приветствия толпы.

— Все недурно кончается, — подумал он, оглянулся вокруг и посмотрел на небо.

Луна уже гасла, кое-где еще мелькали звезды, тянуло легким предрассветным ветерком.

— Она бы должна уже вернуться, — подумал Иуда и стал всматриваться вдаль. Светло уже было, когда он увидел бежавшую женскую фигуру. Это была Мария, но она не шла, а летела.

— Иуда! — услышал он издали ее звучный, проникающий голос, дрожавший от какого-то необычайного волнения. — Иуда!

Она подбежала к Иуде, бросилась к нему на шею с криком и плачем, возбужденная, не сознавая, что она делает, и, то нервно смеясь, то рыдая, твердила:

— Это все не правда. Напрасно горевали наши сердца. Не было муки… не было ничего… Он только позволил себя распять, чтобы потом проявить свою силу.

— Что с тобой? — отступил испуганный Иуда.

— Я была у его гробницы, ночь закрыла мои глаза. Ощупываю, как слепая, камень, а камня нет… Гробница открыта… заглядываю туда, затаив дыхание… О, мой дорогой учитель!.. А его нет, и только саван лежит свернутый, сияя, словно крылья ангела…

Испугалась я, плачу, где мое дорогое сокровище… Пахнет одуряюще мирра и алоэ, а тут кто-то стоит около меня и спрашивает:

— Жена, что ты плачешь, кого ищешь? Слышу этот голос, этот голос… Сердце мое дрожит, кровь молотом бьет в висках…

— Господин, говорю я в горе, если ты его взял, то скажи, куда ты его положил, и я его заберу оттуда. А он сердечно: «Мария».

И словно кто-то открыл мои глаза.

— Иуда, — бросилась она снова к нему на шею, — как тебя вижу, так стоял передо мной мой чудный учитель.

Упала я к его ногам, и освежили меня, словно роса, его любящие слова: «Не прикасайся ко мне еще… скажи ученикам…» Не помню дальше, так стало мне легко, хорошо… как никогда, как никогда…

Лицо Марии вспыхнуло румянцем, затем побледнело, голос прервался от волнения.

— Когда я очнулась, он уже отошел. Я хотела бежать по следам, но не могла найти их на песке. Еще раз заглянула я в гробницу — вся залита светом, а белые саваны сияют, как снег, ароматные, без малейшей капли крови.

Надо пойти сказать ученикам. Где мы соберемся, туда он придет, сказал мне, не сейчас, но потом, потом… Иуда, почему ты молчишь, почему ты не радуешься? Учитель восстал из мертвых!

Глаза Марии горели восторгом, экзальтированные черты лица стали прекрасны высокой неземной красотой.

— Надо учеников найти. Беги ты в одну, а я в — другую сторону… Беги.