Догмат крови - Сергей Степанов

— Мы вам не помешали? Вы, наверное, предавались плачу?

Бейлис, оторопело глядя на форменные петлицы следователя, молчал. За него ответил Дубовик:

— Заводскому приказчику трудно следовать предписанным евреям обрядам. Покупатели не будут ждать. Они поедут и купят кирпич у конкурентов.

— Я отгружаю кирпич и в праздник Кущей, и в Швуэс, и в Пурим и, стыдно сказать, в самый Пейсах, — признался Бейлис с таким виноватым видом, словно Фененко был раввином. — Даже субботу, священный шабаш, не удается справить, як положено. Был бы жив мой отец, благочестивый хасид, он бы предал меня херему. При старом хозяине, рабби Ионе, мы, приказчики, исполняли все еврейские законы. Даже за мацой меня посылали в имение старого Зайцева, а потом я развозил мацу по всем гвирам, даже самому Бродскому. А сколько грошей мне за то насыпали, так, упаси Бог соврать, хватало от Пейсаха до праздника Кущей. Сейчас молодые хозяева мацы не пекут, развозить по богачам не посылают. Не стало приработка. Жду не дождусь, як мой старший сынок Пинька закончит гимназию и выучится, не сглазить бы, на дохтура. Коли до той поры не протяну со всем семейством ноги, — со вздохом закончил Бейлис.

Вдруг за окном раздалось лошадиное ржание. Бейлис высунулся наружу и тут же отпрянул назад, прошептав дрожащими губами:

— Вай мир! Жандармы, их много, они с длинными саблями.

«Черт побери! — выругался про себя Фененко. — Охранка!» Следователь вышел на улицу, приоткрыл покосившиеся ворота. Его взору предстала черная карета, в которую жандармы усаживали Веру Чеберяк. Прибежали две девочки и дружно заревели. Из окон домов высунулись любопытные. Раздался ухарский свист, и Лукьяновка враз пробудилась. Увидев, что с разных сторон набегают зеваки, Фененко поспешил скрыться за воротами завода. За время его отсутствия к Дубовику и Бейлису присоединился кривоногий человечек.

— Сибирячку замели, — давясь смехом, рассказывал кривоногий. — Это нам очень даже приятно. Давно пора взять курву за бока. Ишь ты, форсит в шляпах и ротондах! На ворованное-то любой пофорсит.

— Познакомьтесь, господин следователь. Наш уличный адвокат, всей Лукьяновке прошения в суды пишет, — представил его Дубовик.

— И пишу! — с гордостью подтвердил человечек. — Коли я сапожник, то разве я не могу прошения писать. Настоящий аблакат красненькую запросит, а я за полтину накатаю не хуже. Михаил Наконечный, — сунул он следователю намозоленную руку. — Лягушкой меня кличут, — он с комическим самоуничижением кивнул на свои кривые ноги.

— Вижу, вы радуетесь аресту соседки?

— А то як же! Вся улица от нее стонет. Оказали бы нам такую милость, закатали бы Верку на каторгу.

— Вы местный житель? Знаете Казимира Шаховского?

— Фонарщика? Конечно! Я тут каждую кошку с котячьего возраста знаю.

— Фонарщик зимой дрова воровал, — заметил Бейлис. — Я его поймал и поколотил. Его не заботит, шо приказчик отвечает своими грошами за каждое полено. Все соседи то понимают.

— А то як же, мы понимаем, — подтвердил сапожник. — Коли плохо лежит, бедный человек подтырит. Отчего не подтырить? Но коли ежели попался — подставляй шею. А Казимир, лях, гордец, благородней других хочет быть. Другой бы забыл давно, а он отомстить задумал. Пришью, говорит, Менделя к делу. Своими ушами слышал, как он грозился: «Меня следователь вызывает на допрос. Надо будет пришить Менделя к делу за то, что он донес в участок, будто я дрова воровал с завода».

— Полторы вши ему на закуску! — обидчиво протянул Бейлис. — Мало у мени делов, шо доносить на него! Я, не сглазить бы, и без полиции могу в потылицу наложить.

Бейлис помахал кулаком, и следователь впервые обратил внимание на то, что приказчик был, хотя и невысок ростом и подслеповат, но довольно крепок и жилист. Теперь все встало на свои места. И без того вздорные улики против Бейлиса превращались в совершенное ничто, ввиду выяснившейся предвзятости Шаховского. Фененко наскоро записал слова Наконечного и предупредил сапожника, что вызовет его для дачи свидетельских показаний.

— С моим удовольствием, — тараторил Наконечный. — Я и без повестки завсегда приду. Бейлис, хоть и жид, и религия у него жидовская, а все ж он людына добрая. Я его на дюжину православных не поменяю. Мы с ним первые друзья-приятели, правда, ты отличный жид, — сапожник полез обнимать приказчика.

Фененко в сопровождении Дубовика вышел за ворота. Улица уже опустела. Управляющий уговаривал следователя не разгуливать ночью по Лукьяновке, чтобы не нарваться на грабителей. Он предлагал вернуться в контору, где для господина следователя заложат экипаж.

— Вы лучше ступайте к Бейлису и побудьте с ним. Его ждут нелегкие испытания, — предупредил следователь и, увидев, что лицо Дубовика затуманилось, сочувственно добавил: — Не бойтесь, все честные люди придут вам на помощь.

Когда Фененко, распрощавшись с Дубовиком, дошел до перекрестка, его ослепил свет электрических фар. Перед ним, громко урча, остановился автомобиль. Сидевший рядом с шофером толстяк прокричал:

— Ба! Василий Иванович! Вот уж не ожидал увидеть вас в столь поздний час!

— А я вас, напротив, давно поджидаю. Что-то вы припозднились? — сказал Фененко, узнав подполковника Кулябко.

Следователь старался придать своему голосу как можно больше сарказма, потому что, по его убеждению, только таким образом порядочный человек должен был разговаривать с начальником охранки. Но Кулябко был до того потешным толстяком, что с ним нельзя было выдержать строгого тона. Подполковник, вытирая платком полное лицо, сказал, отдуваясь:

— По прихоти прокурора палаты покоя не знаю. Еду заарестовывать вашего жидка. Послать бы за ним одного городового, так нет — приказали снарядить целый отряд. За мной восемь жандармов с винтовками, лошади только отстали под горкой. Тут, понимаете ли, приезд государя императора на носу. Августейшая семья! Свита! Не дай Бог покушение! Идет очистка Киева от подозрительных элементов, и вдруг на тебе — бросай все и гоняйся за каким-то пархом. Послушайте, голубчик, — Кулябко вышел из автомобиля, обнял следователя за талию, — неужели ваш Чаплинский до того сдурел, что решился поднять ритуальное дело? Ведь передовое общество его живьем сожрет и косточки выплюнет!

— Так в чем дело? Разворачивайтесь и назад.

— Нельзя, батенька. Служба-с! Ну, дотащились, наконец, — крикнул Кулябко жандармам, выехавшим из-под горы на взмыленных лошадях. — Как, бишь, вашего парха кличут? Бейлис? Ну, нехай буде Бейлис! Сейчас ему объявим: господин Бейлис, будь ласка, жидовская морда, пожалуйте на цугундер. Эй! Вперед!

Кавалькада рванула к дому Бейлиса.

Сотрудник «Киевской мысли» Бразуль-Брушковский внимательно оглядел обширное помещение, отведенное под буфет окружного суда. Зал был полон людьми в черных фраках с адвокатскими значками на груди. Они непринужденно болтали, пили и беспрерывно закусывали. За столиком у окна он увидел плотного, начинающего лысеть присяжного поверенного. Его звали Арнольдом Давидовичем Марголиным, и он был единственным наследником миллионщика Давида Марголина, владельца компании газоснабжения и водопровода, общества судоходства по Днепру и множества других коммерческих предприятий. Младший Марголин постепенно входил в курс отцовских дел. Он получил юридическое образование и занимался адвокатской практикой не ради гонораров, а по его собственным словам, в интересах истины и справедливости.