МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева - Леонид Млечин

Литвинов был призван исправить положение. Он предлагал поладить с Англией, пойдя на какие-то уступки, например признать долги царской России. Но Сталину план не понравился, он не любил делать уступки. Кроме того, он считал Англию главным врагом страны. Возникла заинтересованность в налаживании отношений с Соединенными Штатами, на которые прежде мало обращали внимания.

Весна 1933 года стала временем переоценки и пересмотра внешнеполитических ориентиров. Еще недавно Литвинов на политбюро доказывал, что «Германия — якорь спасения СССР» и во внешней политике надо ориентироваться на Берлин. Но приход к власти в Германии нацистов сразу изменил геополитическую карту Европы.

В декабре 1933 года ЦК принял план Литвинова — вступить в Лигу Наций, которая была предшественницей ООН, продолжить установление дипломатических отношений со странами — членами Лиги Наций, создать региональный пакт о взаимной помощи от агрессии Германии. В это соглашение предполагалось вовлечь Польшу, Чехословакию, страны Балтии, Финляндию, Францию, Бельгию.

Но Сталин не спешил ссориться с новым хозяином Германии, прикидывал: а вдруг удастся поладить? Он даже сделал шаг навстречу Гитлеру. Выступая на XVII съезде партии (январь 1934 года), он говорил, фактически обращаясь к берлинским политикам:

— Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например в Италии, не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной… Если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний.

Но Гитлер с прежней злобой говорил о коммунистах и Коминтерне, поэтому Сталин повернул в другую сторону — к идее единого фронта европейских стран против фашизма. С 1934 года Москва ищет военно-политического союза с соседями, с Францией, с кем угодно, чтобы не оказаться одинокой и уязвимой. Идея «санитарного кордона» приобретает иной смысл. В двадцатых годах Запад пытался отгородиться от Советской России. Теперь СССР хотел использовать те же восточноевропейские страны, чтобы отгородиться от опасности, исходящей от нацистской Германии. Стало ясно, что особую ценность приобретают и хорошие отношения с Прибалтикой, где нельзя было допустить укрепления сил, дружественных Гитлеру. Решили продлить с этими странами пакты о ненападении еще на десять лет, установить отношения с балтийскими военными, пригласить их в Москву.

В середине тридцатых Сталин задумался об исторических связях славянских народов, о том, что давние симпатии можно использовать в текущей политике. Один чехословацкий дипломат весной 1934 года передал советскому полпреду в Праге слова президента страны Томаша Масарика: «Русские не понимают, каких псов они могли бы иметь против Европы в лице среднеевропейских малых государств…»

Но отношения с соседями не складывались, особенно с Польшей. Мешало высокомерие советской политики в отношении небольших европейских стран. Мешали и непомерные амбиции польских политиков. Это вообще было время, когда в Восточной и Центральной Европе все друг друга ненавидели и боялись. И предъявляли соседям претензии, часто территориальные.

Границы были установлены странами — победительницами в Первой мировой войне. Они хотели, чтобы восторжествовала справедливость и народы, прежде входившие в состав Австро-Венгерской, Оттоманской и Российской империй, обрели самостоятельность. Но провести идеальные пограничные линии не удалось. Поэтому появление множества новых государств породило огромное количество проблем, которые улаживались с трудом. К тому же внутри этих стран происходили сложные процессы — во многих этих государствах формировались авторитарные, националистические режимы, иногда фашистского толка.

В Москве подозревали, что поляки готовятся к новой войне с Советским Союзом и хотят воспользоваться волнениями на Украине, где массовая коллективизация вызвала волну возмущения и настоящие крестьянские восстания. В семидесяти трех сельсоветах восставшие крестьяне просто свергли советскую власть. В Москве были крайне обеспокоены масштабами крестьянского недовольства. Из приграничных районов решили выселить всех поляков — как потенциальных врагов советской власти.

11 марта 1930 года политбюро приняло постановление:

«По имеющимся данным есть основание предположить, что в случае серьезных кулацко-крестьянских выступлений в Правобережной Украине и Белоруссии, особенно в связи с предстоящим выселением из приграничных районов польско-кулацких и контрреволюционных элементов, польское правительство может пойти на вмешательство.

Во избежание всего этого ЦК считает нужным дать ЦК КП(б)У и ЦК КП Белоруссии, а также соответствующим отделам ОГПУ следующие директивы:

— усилить в приграничных округах количественно и качественно оперативный состав и маневровые войсковые группы ОГПУ;

— операцию ареста и выселения кулацко-польских контрреволюционных элементов подготовить со всей тщательностью и провести в максимально короткие сроки;

— предупредить какие бы то ни было массовые выступления в приграничных округах».

В Москве всерьез рассматривалась возможность нападения на Советский Союз с территории Польши и Румынии, поэтому заместителю председателя ОГПУ Генриху Ягоде и наркому обороны Климу Ворошилову были выделены деньги для укрепления пограничных войск и военных округов.

11 августа 1932 года Сталин писал Кагановичу: «Самое главное сейчас Украина. Дела на Украине из рук вон плохи… Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думают Реденс (председатель республиканского ГПУ. — Л. М.) или Косиор (генеральный секретарь ЦК компартии Украины. — Л. М.). Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается немало (да, немало) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии…»

Максим Литвинов предпринял срочные усилия для возобновления контактов с Польшей. Это остановило судебный процесс над католическими священниками в Киеве, который планировался ОГПУ. В Москве решили отложить суд «до более благоприятного момента» в мировой политике.

Литвинов наладил хорошие отношения с аппаратом исполкома Коминтерна, чего не было при Чичерине. С руководителем Отдела международных связей исполкома Коминтерна Осипом Ароновичем Пятницким будущий нарком познакомился еще в 1902 году в Лукьяновской тюрьме. Литвинов и Пятницкий даже вместе бежали из тюрьмы, сохранили добрые отношения и не конфликтовали.

С начала тридцатых сфера деятельности Коминтерна была ограничена, и он перестал быть помехой Наркомату иностранных дел. Но с органами госбезопасности и Литвинову не удалось наладить отношения. 20 августа 1932 года исполнявший обязанности наркома Крестинский отправил зампреду ОГПУ Всеволоду Аполлоновичу Балицкому памятную записку, в которой перечислял жалобы на советскую госбезопасность польских дипломатов. Крестинский позволил себе заметить: «У поляков есть некоторые основания жаловаться на грубость применяемых при наблюдении за польской миссией и при охране ее приемов». Крестинский просил органы госбезопасности позаботиться об устранении «моментов, могущих вызвать протесты и жалобы польской миссии и польского правительства».